Ольга Бешенковская
ВЗРЫВООПАСЕН КАК РЕАКТОР
ПОЭТ... А ЕСЛИ ОН - РЕДАКТОР?
ТОГДА ЕГО СПОКОЙНЕЙ НЕТУ.
(ДАЙ ВСЕМ, ГОСПОДЬ, ПО КАБИНЕТУ...)
Приятно начать с самоэпиграммы: значит, мозг, несмотря на тонны переаботанных
страниц, в том числе и оглушительно графоманских, ещё как-то функционирует.
Нередко меня спрашивают, мол, зачем я вообще этим занимаюсь: составляю
сборники, корплю над рецензиями, предисловиями и послесловиями, что-то
редактирую и корректирую. Писала бы лучше свои стихи и эссе, они, дескать,
значительней...
Не мы выбираем. Выбирают – нас.
И я не могу ответить отказом автору, приславшему на мой суд свои произведения.
А если присланное действительно можно назвать произведением, то было бы
большим грехом не помочь с публикацией.
К тому же, эмиграция – это своеобразный Ноев ковчег, в Германию съехались
творческие люди со всего нашего бывшего «нерушимого», вернее, уже с его
обломков.
И чем лучше, чем совестливей они писали в советские времена – тем меньше
их знали или тем больше им ставили идеологические палки в колёса...
А кое-кто взялся за перо здесь, подросло новое поколение, свободное от
наших,
но отнюдь не от собственных догм...
Мне в свое время повезло с учителями. И я не забуду Давида Яковлевича
Дара и Глеба Сергеевича Семёнова, у которых тоже было немало своих дел,
но они всегда находили время для нас. Сегодня мы достигли их возраста
и, дай-то Бог, если это так - внутреннего статуса.
В эмиграции переселение душ происходит намного позже, чем переселение
тел.
Это долгий, болезненный процесс, что-то вроде ломки у наркоманов, когда
новому европейцу нестерпимо хочется исколоть босые ноги российским жнивьём...
(Не будем упрощать понятие ностальгии и уж тем более не будем сводить
её к тоске
по социалистическому режиму. Такие авторы есть, но они нас не интересуют.)
Впрочем, как – уже – литературному критику, социологу-любителю, «эмигрантоведу»
– мне интересно всё.
Я живу в Германии ровно 13 лет. (Люблю это число...)
Мне было нелегко обрести здесь себя, предыдущая эмиграция встретила настороженно,
даже враждебно, впрочем, это были её безымянные, озлобленные представители,
которые так и остались безымянными. Зато университеты тогда еще интересовались
русскими писателями, а старый состав радио «Свобода», квартировавшегося
в Мюнхене, принял почти как родную.
Я не хочу, чтобы те талантливые и способные, кто приехал позже меня,
съели – как выражалась предыдущая эмиграция – «свою долю дерьма»...
Не надо. Мой опыт и моя помощь – к вашим услугам.
В 1998 году удалось убедить издательство «Контакт» в необходимости «толстого»
литературного журнала, журнала русских писателей Германии. «Родная речь»
(под девизом «что нельзя позабыть, чем нельзя пренебречь – это наша врождённая
русская речь») выходила до 2001-го года. О ней одобрительно писали и здесь,
и в России.
В те же годы я вела заочную школу для любителей стихосложения на страницах
газеты «Контакт» под псевдонимом Лада Федер. (Примерный перевод: перо
с Ладоги... ) И на вопросы друзей и коллег, зачем я это делаю, отшучивалась
честной самоэпиграммой:
« Поэта кормят графоманы: про ими писанный кошмар строчит он дивные романы
-
и получает гонорар...»
Впрочем, работала тоже честно, радовалась удачным строчкам своих корреспондентов,
вытащила на свет несколько талантливых авторов.
Сейчас киоски интернациональной прессы, которые есть в каждом городе,
полны русскоязычной периодики. Выпускаются газеты, альманахи, журналы
различных направлений и уровней.
Я сотрудничаю со многими из них.
Вхожу в редколлегию нового, самого серьёзного литературного журнала «Зарубежные
записки», подключилась к редколлегии альманаха «Студия» (Берлин-Москва),
составила один международный альманах «Век ХХ1», при поддержке Толстовского
фонда выпустила две антологии, о которых немало говорилось в прессе.
И почти каждую неделю представляю в литературной рубрике почти «голливудского»
журнала «7+7я» авторов, пишущих по-русски, чьё место жительство – Германия.
Да, конечно, формат журнала ограничивает мои возможности: в редакцию принимаются
рассказы не длинные, оптимистические, стихи – только – Бога ради - не
о смерти... (Так что, скажем, писателям в полном, трагическом смысле этого
слова здесь вроде бы и не место...) Но зато это постоянная площадка для
профессионалов (и для талантливых любителей – тоже), у которых при желании
всегда можно найти что-то хорошее, что укладывается и в эти заданные параметры.
И если всё опубликованное с моими короткими предисловиями собрать вместе,
получится широкая панорама русской литературной Германии. Не «междусобойчик»,
не групповщина, а, насколько это вообще возможно, условно объективная
картина «словной» жизни. С биографическими и географическими сведениями
об авторах. (Сейчас я как раз пытаюсь убедить редакцию в небезинтересности
выпуска такой антологии: по страницам журнала.)
При этом, конечно, не нужно забывать, что в Германии в
то же самое время живут и работают Борис Хазанов, Владимир Войнович, Михаил
Безродный, Сергей Болмат, Юрий Малецкий, Вадим Перельмутер, Алексей Парщиков,
Владимр Кунин (список можно продолжить), что здесь умер тихо и как-то
незаметно Георгий Владимов...
Литература – понятие многомерное.
И я предлагаю посетителям сайта познакомиться хотя бы с одной её частью:
с, если так можно выразиться, «парадом парадигм»... (Отчего же нельзя?
– Была такая рубрика еще в «Родной речи»). Проще говоря, с моими текстами
о писателях и пишущих, предваряющими их публикации в журнале «7+7я».
Как говорится, прошу любить и жаловать, и помнить, что список неполон,
как и всякий другой.
Выход журнала продолжается, рубрика «Ни пуха, но – пера!» – тоже...
Ольга Бешенковская
Даниил Чкония – известный в Германии литератор. Известен он своим высоким профессионализмом, чувством слова и меры, редкой, к сожалению, в эмиграции культурой речи. А культура речи зеркальна культуре мысли... И не случайно именно Даниил Чкония был неизменным ведущим на фестивалях поэзии, несколько раз проходивших в Мюнхене. И не случайно также стал он одним из самых популярных гидов по Германии и странам Бенилюкса. И не случайно его самого представлять читателям – задача не из лёгких: кажется, что он, Даниил, сделал бы это лучше, точней, объёмней...
Но представить хочется, и, более того, даже необходимо, потому что сам Даниил – это тоже целая страна, в которой есть заповедные уголки, к примеру, Тропа Лирических Стихов... Началась она ещё в Мариуполе, в городе, где прошло его детство, привела в Тбилиси, где работал литературным консультантом Союза писателей, потом – Москва, Комитет по культуре...
Стоп. Это его, как раньше говорили, трудовой путь, а Тропа бежала рядом, то вырываясь вперёд, то уводя в сторону... Поэт – автор пяти книжек. Но здесь, в Германии, мало кто может сказать, что знаком именно с лириком Даниилом Чкония. Поэтому что он никогда не использует трибуну для пропаганды собственных стихов. Попытаемся же хотя бы в рамках нашей рубрики восполнить этот пробел...
Бэлла Крейнина родилась в Ленинграде в 1961 году. Окончила Политехнический институт. Работала инженером. И ещё – тренером по шахматам. Последнее обстоятельство выявилось, можно, сказать случайно: познакомившись с первым, попавшим мне в руки детективом Бэллы, я спросила её, не играет ли она в шахматы, и услышала этот более чем утвердительный ответ. Дело в том, что в её детективных рассказах почти нет пустых «прогонов» текста, практически каждый абзац – новый ход, новая версия... И так – до последней строчки, где всё, наконец, становится ясно.
Сегодня мы публикуем самый простой и короткий из её «коротких детективов».
(В кавычках, потому что это название цикла, название жанра, в котором Б. Крейнина работает, точнее сказать, - думает...) Читая этот текст, вы как бы заглянете в творческую лабораторию автора и, возможно, вам захочется здесь задержаться и многое ещё увидеть...
Юрий Кудлач историю и географию своего существования рассказывает так: «Жил во многих городах бывшего Союза - в яркой «левантийской» Одессе, в «имперском», слегка надменном Ленинграде, в «инопланетном», непознаваемом Тбилиси, в уютной, зелёной и ароматной Алма-Ате. Изъездил с гастролями всю страну...»
По профессии он пианист. И здесь, в Германии, несколько лет преподавал в Высшей школе музыки и театра в ставшем уже почти своим, домашним, Ганновере. Потом резко, как он говорит, «завязал» с музыкой. Отчасти, верно, и потому что всю жизнь разрывался не только между городами, но и, в том-то и дело, и причина скитаний, между несколькими любовями: преподавал в консерватории, играл в филармонии, работал сценаристом на телевидении, театральным рецензентом в газете. И, к тому же, был неплохим спортсменом. Чем старше становится человек, тем больше он сосредотачивается на главном. Главным для Юрия в его зрелые годы постепенно становилась литература. А этот рассказ как бы связывает две любви, которые он пронёс через всю жизнь: тайну Музыки и тайну Слова...
Только не поймите его «Саксофон» слишком буквально, как один простодушный слушатель на выступлении, вскочивший со своего места после чтения и воскликнувший радостно: «А я знаю Вашего брата! Мы с ним вместе учились.» - «Но у меня нет, никогда не было брата» - опешил Юрий... Разубедить собеседника не удалось.
Такова сила художественной правды...
Лариса Щиголь родилась в Иркутске, большую часть жизни была киевлянкой, последние семь лет живёт в Мюнхене. При советской власти – от греха подальше - попыток публикаций не предпринимала. Трудилась в соответствии с образованием на ниве финансов, повышаясь в должности, как она говорит, по мере приближения к пенсии... Но поэту, если он, конечно, поэт, и финансы поют романсы... И всё вокруг...
Он только записывает...
Записывала она стихи всю жизнь. И после Перестройки как-то сами по себе возникли первые публикации. И они явили поэта цельного, жесткого, состоявшегося, как бы продолжающего линию Бродского, но совершенно самостоятельного. Хочется надеяться, что скоро серьёзных читателей обрадует и первая книжка Ларисы Щиголь. Почему именно серьёзных? Потому что никаких других поэту не нужно, он проживёт и так. Тем более тот, кто всю жизнь писал, что называется, в «стол».
Сегодня Лариса – гость (именно так: не поэтесса, а поэт, гость, а не гостья) нашей рубрики.
В Штутгарте у Володи Авцена живёт мама. (Поэтому мы с Володей нередко встречаемся). Та самая мама, о которой он пошутил в одной из своих миниатюр: невестка должна была лечь на тяжелую операцию, а мама сказала: «Бедный Вовчик,
он будет так переживать...»
Бедные наши сатирики... Им-то как раз дано ответить на тютчевский вопрос, предугадать, чем их «слово отзовётся»: опять новыми обидами описанных персонажей, среди которых и собственная мама – не исключение...
Но «Вовчику» уже к 60-ти, перевоспитывать его поздно, да и незачем. (Мама в свои 87 это тоже понимает). Он пишет и пишет, причем, всё подряд: стихи и прозу, песни и пародии. Всё, кроме разве что кулинарных рецептов и научных диссертаций...
В Вупперталь Владимир Авцен приехал из Донецка, где окончил университет и стал профессиональным филологом. (То есть, мужчиной, не умеющим починить пробки и нормально ориентироваться на улицах, но зато знающим наизусть Мандельштама и Пастернака...) Там же, в Донецке, был (и остаётся) членом редколлегии интересного и необычного «толстого» журнала «Дикое поле» с подзаголовком «духовных поисков и находок», основанного и редактируемого молодым профессором Александром Кораблевым. Здесь, в Германии, Владимир мгновенно включился в литературный процесс, тем более, что именно Вупперталь – родина и столица КСП : Клубов Самодеятельной Песни. Выпускает он и свой, можно сказать, авторский Альманах «Семейка», в котором публикует и бабушек с дедушками, и их внуков.
Проза Владимира Авцена почти всегда иронична, иногда переходит в памфлет,
в сатиру, зато стихи как бы сублимируют всю печаль его души, видимо, не участвующей в тусовках, присутствующей на них, рассеянно отсутствуя...
Наших «кентавров» - авторов, работающих в нескольких жанрах, мы стараемся представлять сразу и в прозе, и в стихах, чтобы презентация их творчества не была односторонней.
Знакомьтесь: Владимир Авцен...
Александр Барсуков – человек загадочный: кого только ни напечатал он за эти годы в литературных журналах и альманахах литературного объединения «Эдита», кому только ни выпустил книжек в своём одноимённом издательстве в Гельзенкирхене, все пишущие в Германии его уже, кажется, знают... А читающие? Почти нет. Всё дело в том, что к себе как к автору он относится гораздо требовательнее, чем к другим. Прозаик Александр Барсуков точен в каждом слове, интеллектуален, интеллигентен. Его литературные учителя, можно сказать, - латиноамериканцы: Кортасар, Борхес. Новую тогда для нас литературу узнал и полюбил еще в молодости, когда был инженером, когда учился в аспирантуре. Он, кстати, и здесь занимается отнюдь не только книгоиздательством, деньги зарабатывает в одной небольшой фирме, трудом, можно сказать, и умственным, и физическим, иногда целыми неделями на колёсах... А по выходным и по вечерам выпускает чужие книжки. Когда пишет – не знаю, наверное, по дороге, в мыслях, ещё без бумаги и без компьютера...
Любая несправедливость вызывает у меня желание с ней поспорить, а тот факт, что Барсукова практически прочесть негде, – безусловно, несправедливость. Эта публикация – одна из немногих и нечастых возможностей для читателей встретиться
с Барсуковым-писателем...
Дмитрий Дадашидзе вытащил уникальный билет судьбы, согласно которому он во многих странах чувствует себя и как дома, и немножко в гостях... Посудите сами – полугрузин-полуеврей, родившийся и проживший большую часть жизни в Азербайджане, в Баку, а потом – Москва, учеба и аспирантура в Литературном институте имени А.М.Горького, и уже больше десяти лет – Ганновер, Германия. И везде у него немало друзей, потому, наверное, что Дмитрий – добрый человек, отличающийся кавказским гостеприимством и, к тому же, искренне влюблённый в литературу.
Ох, как ему иногда не везёт... Я здесь имею ввиду не только медицинские страдания (он перенес несколько тяжелых операций), но это уж, как говорится, ничего не попишешь, - за пятьдесят... Но вот перевёл, составил и выпустил, можно сказать, уникальную авторскую Антологию – стихи азербайджанских поэтов, повез её в Баку, а на пересадке, в Петербургском аэропорту, споткнулся о собственный чемодан с книгами, упал и вынужден был вернуться обратно в Германию... Да и вообще – иногда грустно спрашивает Дмитрий – кому нынче нужны стихи?... Действительно, время сейчас не самое благоприятное для этого жанра, особенно при таком раскладе: в Азербайджане не очень теперь популярен русский язык, в России – свои заботы, не до поэтов исторически еще недавно братской республики, а в Германии – всё это вместе и вовсе чужое...
И всё-таки, как сказал Маяковский, «если звёзды зажигают - значит, это кому-нибудь нужно...» Лишнее доказательство тому – наша литературная рубрика, у которой уже немало поклонников.
Куда только ни заносит судьба русского человека ... Татьяна Денисова - выпускница Вологодского университета, работала переводчицей с французского и немецкого в Череповце, на его знаменитой «Северстали». Верно, суждено ей было оказаться когда-то на скрещении двух полюбишихся европейских языков, на границе Бельгии и Германии, в небольшом городе Геммених, замужем за французом... Вот, пишу «верно», а здесь бы впору употребить другое слово – «вестимо», потому что Татьяна не только не перестала любить родной язык и занимается им с дочкой, но и отстаивает его старые, благородные корни. Отстаивает и устно, и письменно, публикуясь в русскоязычной печати Германии и – уже на «собственноручном» французском – в Бельгии.
Слова в её рассказе перекатываются под языком, как кисло-сладкие, наполненные янтарным светом ягоды того самого крыжовника, о котором, в том числе, она вспоминает. А по жанру этот рассказ немножко фантастический и немножко научно-популярный...
Елена Дунаевская напряженно точна в каждом слове, иногда кажется, даже слишком точна, нет расслабления, нет выдоха до самой последней строчки и точки...
Возможно, именно в этом и заключается её своеобразие как поэта, своеобразие, основанное, на двух точных науках, на двух приобретенных профессиях: математике и переводах...
Дунаевская – переводчик с английского, она может перевести и при необходимости переводит всё: и доклад по по состоянию дел на птицеферме, и замечательную английскую сказку о принцессе и кошке...
Впрочем, кошки – тема для особого, и уже много лет бесконечного разговора...
В доме у Лены их три: Нотя, Плюня и самая юная, слабая здоровьем Рики, которую возят на капельницы и которой делают массажи.
И вовсе не потому, что её хозяйке деньги девать некуда. Просто в домашнем бюджете сначала планируются расходы на пушистых членов семьи, а потом уже всё остальное...
Вот и попадают странствия и путешествия в разряд мечтаний, а все доходы уходят, как шутят друзья, кошке под хвост...
Но зато любовь к животным в наше прагматичное время - это один из самых надежных способов оставаться людьми.
Обо всём остальном можно помечтать в стихах...
Лет пять назад Демьян Фаншель прислал мне для первого знакомства
скромную стопочку стихов. Стихи понравились, в них была, кроме несомненного мастерства, игра интеллекта, «игра в бисер», можно сказать, «по-научному»...
На такие письма отвечает каждый уважающий себя профессионал.
Через неделю, видимо, как раз понадобившуюся для перемещения двух конвертов, моего - из Штутгарта в Кёльн, и – ответного – из Кёльна в Штутгарт, почтальон вручил мне уже даже не конверт, а огромный пакет, из которого выпирали, рвались наружу, стихи и эссе, афоризмы и эпиграммы... Тут уж пришлось ответить автору в шутливо-телеграфном стиле, который он, конечно, понял и не обиделся: «Демьян, спасибо за стихи, но – без «Демьяновой ухи»... А я поняла, что этот талантливый автор, как увы, нередко случается, что называется, «засиделся в девках»: у него мало или вовсе нет публикаций.
Сегодня имя Демьяна Фаншеля уже стоит в оглавлениях многих альманахов, выпускаемых в Германии. А книгу его стихов и прозы выпустило издательство под названием «Центр Европы». Прежде же, чем попасть в центр Европы и читательского внимания, Демьян немало поколесил по жизни. Родился он в 1955 году во Львове, а жил как раз не у Черного моря, а, наоборот, у Белого, в Архангельске, Вологде, потом – снова Львов. Поколесил, как говорится, покурoлесил... И профессии у него, как я говорю, две: одна – зубы лечить, вторая – их же – заговаривать... В Кёльне нашлось, в общем, применение обеим. И это радует, потому что в эмиграции нелегко утвердить себя и медику, и поэту...
Давид Гарбар похож на пророка. Хотела было написать «внешне», но рука, как бы задумавшись, остановилась... Потому что не только всклокоченной бородой и сверкающими глазами ограничивается это небезопасное сходство. Что-то такое сидит в нём глубоко внутри, что каждый монолог Гарбара (а для диалога он, честно говоря, приспособлен мало, наши недостатки – продолжение наших достоинств...), так вот, есть в нем что-такое, что превращает его слова, о чем бы Давид Иосифович ни говорил, в проповедь.
Гарбар – пламенный оратор.
А ведь он - отнюдь не экзальтированный человек.
Д.И.Гарбар – «технарь», геолог. Закончил университет в Минске, работал на нефтяных месторождениях Башкирии, на Кольском полуострове, в Карелии. Жил в Ленинграде. Защитил кандидатскую, а перед отъездом в Германию и докторскую диссертацию.
А стихи он писал всю жизнь, и сейчас пишет...
Честно признаться, участие в литературном процессе всегда как бы несколько располагает к неискренности. Умение разговаривать с самыми разными людьми (порой – одновременно...), способность показать себя, себя не выпячивая, терпимость, которая в Европе называется толерантностью, порой быстро переходят в элементарную беспринципность, плетение интриг, пылкие и краткосрочные дружбы с «нужниками» (нужными людьми) – словом, во всё то, чем, увы, богата так называемая «литературная жизнь»... (Как-то Даниил Чкония рассказывал мне, что в Московских литкругах бытовало выражение «Против кого ты дружишь?»... Именно так: не с кем, а против кого...)
Серьёзный же, то есть, просто профессиональный литератор, обычно выступает не против кого-то, а против чего-то, против явления. И для этого нужны куда большие и честность, и смелость, чем для сомнительно скандальных «междусобойчиков».
Эта преамбула вроде бы не имеет отношения к нашей сегодняшней публикации, точнее сказать, - презентации, ибо наши подборки в некотором смысле антологичны, мне хочется, чтобы читатели по одной странице текста представили себе автора в целом, полюбили его и далее следили за его выступлениями в печати.
Думаю, что всем серьёзным любителям литературы знакомо имя Тамары Жирмунской. Она , как принято говорить о литераторах её поколения, «шестидесятница», написала немало книг, причем, и стихов, и прозы. Очевидно, могла бы в своё время, что называется, сделать карьеру покруче многих: ещё бы, племянница знаменитого литературоведа, «того самого» Жирмунского... А она в те патетические годы писала о любви, искренне, просто, с полным доверием к читателю. Стихи были созвучны времени, но не эксплуатировали его внешних атрибутов. Сейчас, и уже давно, Тамара Александровна живёт в Мюнхене. Её стихи публикуются в Германии не часто, но всегда поражают предельной искренностью и отличаются безукоризненным мастерством. Вот хотя бы это «Письмо»: ведь в стихотворении заключена целая поэма, и, подсказываю, обратите внимание на смелость автора: когда слово «диссидент» стало звучать особенно гордо, стало чем-то вроде профессии, обрело натужный и уже ненужный пафос, лирический поэт вмешался и, может, быть, даже неумышленно всё расставил по своим местам...
Александр Грэй проходил в Одессе клиническую ординатуру. Уже одного этого достаточно, чтобы остаться на всю жизнь неизлечимым юмористом... А если ещё добавить, что он стал там лауреатом конкурса на лучший одесский анекдот, который сочинил сам, то сразу становится ясно: ничего серьезного от этого автора ждать не приходится... Так и получилось. В 1944 году, как говорит сам Грэй, вышел, робко оглядываясь, небольшой сборник его рассказов... Почему так робко? Потому что был отпечатан в районной типографии полуподпольным образом, как революционная листовка...
Даже к профессии врача Александр подступил когда-то с вопросом, достойным города Жванецкого и других не менее известных шутников: почему людей лечат от одних болезней, а умирают они от других? И пошел за разъяснениями в Крымский медицинский институт...
Вот с тех пор и пытается ответить на этот вопрос самоотверженной работой врача, уже без всяких шуток. Сначала лечил пациентов в родном Крыму, теперь – в Германии.
И ещё, как он признался мне в доверительной беседе, на его совести уже пять десятков рассказов и почти полтора романа. Немало... Так пусть хоть немножко облегчит свую совесть на страницах нашего журнала...
У плохих авторов герои говорят каким-то нечеловеческим языком, как роботы или, в лучшем случае, - как вожди с трибуны, а у хороших – каждая травинка имеет свой голос, а так называемых неодушевлённых предметов и вовсе не существует...
До этого цикла рассказов я не подозревала, что Инна Иохвидович – такая, если можно так выразиться, «фетишистка»: ходит по своей квартире в Штутгарте, да и по другим домам – тоже, и подслушивает, о чем шепчутся вещи...
Не знаю, может и в родном Харькове, и в Москве, где она училась в Литературном институте, были у неё такие странные наклонности, но в то время и в том царстве-гoсударстве о них благоразумнее было помалкивать.
Потому что вещи – не люди, им чувство осторожности не свойственно, нескренность – незнакома, они что захотят – то и скажут... А повидали они на своём веку так много, что еще и внукам нашим хватит записывать.
Инна Иохвидович назвала этот свой цикл рассказов «сказками». Напрасно, мне кажется. Я бы метафорически обозначила его так: «Вещественные доказательства»...
Когда я говорю с Мариной Юровецкой, а беседуем мы с ней по телефону довольно часто, я, уже в который раз, думаю: нет на Земле неинтересных мест, везде есть интересные люди...
Сначала показалось и вправду – хоть плачь: из головокружительной Москвы, с высшим образованием, после увлекательной работы (и английский преподавала в небезызвестном ТУРО-колледже, и экскурсии по древнему Кремлю водила), а тут - маленький городок в Баварии, куда от Нюрнберга добираться час на региональном поезде, где кое-кто из первых эмигрантов даже позволял себе по наивности выходить на главную, кстати, очень нарядную и щедро иллюминированную улицу в домашних тапочках...
Марина себе распускаться не давала. Её видели всегда красивой, подтянутой. Растила двоих детей, учила немецкий, помогала маме. И через несколько лет её пригласили на службу: в социальные работники быстро растущей еврейской общины.
У неё нет – буквально – ни минуты свободного времени. Потому что, кроме работы, она преподаёт друзьям английский и продолжает учить у них же немецкий, почти каждый день ходит с подросшими Никой и Ромой в театр, на концерт, в бассейн. (Слушая её, кажется, что Вайден – это столица мира, столько интересного там каждый день происходит...) Научилась не только водить машину, но и кататься в Альпах на горных лыжах.
Но главная её страсть – это путешествовать и писать рассказы. Тёплые, добрые, озорные... Все они настолько искренни и правдивы, что похожи на записи в дневнике. Сейчас Марина готовит к печати свою вторую книжку.
Светлана Кабанова родилась в 1969 году в Минске. Среди русских литераторов Германии или, правильнее сказать, не среди, а в среде занимает особое место. Светлана молода и бескомпромиссна. Работает по профессии, причем, оказалась в новой для себя стране отнюдь не благодаря метрикам, а согласно правилам научного обмена.
Окончила Белорусский Госуниверситет. Защитила диссертацию. Биохимик. Доктор. Работала в университете в Бохуме, занималась там давно интересовавшей её темой – молекулярной биологией. Потом вышла замуж, перехала в Дюссельдорф. И здесь тоже была принята на работу в универ. Родила. Сейчас трудится в кардиологической клинике университета, в одной из её лабораторий.
И всё это время, начиная с раннего детства, писала стихи. Только относилась к ним не очень серьёзно, считала, что у других они получаются лучше...
А ведь на самом деле в поэзии, кроме или даже вместо понятия «лучше-хуже», существует совсем иной критерий: удалось тебе сказать что-то по-своему или ты повторяешь общие слова, банальные истины...
Молодой ученый Светлана Кабанова и в стихах своих ничего не берёт, так сказать, на веру. Она ведёт некий эксперимент с поэтическими знаками и приводит его к поэтическому выводу. Её личный девиз: «Самоусовершенствоваться и всегда быть искренней. И тогда добро имеет шанс победить...»
Помню, ехала я пару лет назад в Дюссельдорф, а по дороге к станции Кёльн... с меня слетела шляпа: ну да, именно в этот день, через полтора часа должен был начаться в культурном центре «Игнис», известном своими литературными Вечерами, можно сказать, бенефис Генриха Каца. Ну, вообще-то уважающие себя литераторы свои выступления бенефисами не величают, даже если они юмористы и сатирики. Тем более... Потому что человек, пишущий с прицелом на улыбку читателя, представляет себе и читателя, и зал, и хочет, чтобы смеялись над написанным именно для этого текстом, а не над его тщеславным автором... Так что называлось предстоящее действо скромно и достойно - Вечером юмора в Кёльне, а подразумевалось посвящение всего, что там будет происходить, 70-летию Генриха Каца, которого знают многие, а кто знает – тот и непременно любит...
Вот с того самого Вечера, когда я-таки воспользовалась возможностью сойти ненадолго с поезда, а потом продолжить путь, себя я тоже отношу к числу этих людей.
Мне почему-то кажется, что есть такие авторы, и среди них - Генрих Кац, которых нужно воспринимать целиком: и прозу, и стихи, и смешное, и печальное. Иначе представление о творчестве будет односторонним. И сделать это не так сложно, потому что пишет он коротко. Рассказы порой занимают столько же печатной площади, сколько и стихотворения. Вот поэтому мне и хочется показать вам сразу всего Каца... (Пусть это будет его очередной, вернее, внеочередной день рождения!)
Да, чуть было не забыла самое главное: родился и жил он в Москве, работал инженером, автор 7-ми книг. Так что публикация в журнале «7 +7я» - закономерна...
В каком-то смысле Гее Коган было, верно, легче освоится в Германии, чем другим поэтам и прозаикам, приехавшим из бывшего нерушимого Союза, как оказалось потом, вовсе не таких уж счастливых советских республик...
Во всяком случае, пейзаж Бремена её не удивил: всё это, и черепичные крыши, и острые готические шпили она видела в родной Риге. (Да ведь и для нас, жителей других столиц и регионов, признаемся, Прибалтика всегда была как бы нашей домашней Европой...) Гея Коган работала в те нелёгкие по-своему годы инженером-химиком и была членом студии молодых литераторов при Союзе писателей. Публиковалась в республиканской печати, в альманахах, в журнале «Даугава».
И здесь, в Германии, пишет всё больше, серьёзно работает над каждым словом. У неё не найдешь случайного определения, приблизительной метафоры. Всё чётко, выверено, и при этом в её стихах царит дух гармонии и свободы...
Гея Коган – автор двух книг: «Ноша и чаша моя» (2000) и «В зеркале взгляда» (2003).
Мы, к сожалению, отвыкли от молодых поэтов. Создаётся впечатление, что их и нет сейчас, в наше слишком уж прагматичное время. Стихи пишут пенсионеры, а молодёжь рвётся в программисты. (Ну как тут не вспомнить сакраментальное: «Если бы молодость знала, если бы старость могла...») Где же те, для кого поэзия началась с А и Б – с Ахматовой и Бродского, где чистые голоса, не «дающие петуха» в советском или антисоветском надрыве?.. В эмиграции они встречаются ещё реже, чем в России. И тем драгоценней каждая такая встреча.
Катя Котляревская родилась в 1977 году, в Ленинграде. До отъезда в Германию успела окончить Институт Иностранных Языков, победить в конкурсе на лучший перевод из современной англоязычной поэзии, который проводил Британский Совет города, а в одном из издательств – уже – Санкт-Петербурга вышла её первая книжка с ещё как бы школьным, но, в то же время, и философским названием «Урок».
Поэт Е. Котляревская ищет гармонию в этом искаженном и переломанном мире и, если найти не удаётся, пытается её создать. Каким образом? Всеми образами, возникающими в её стихах... Возникают они как бы из ниоткуда – из темного запаха кофе или из талого привкуса снега. Просто она слышит и чувствует то, к чему другие слепы и глухи. А что, собственно, ещё требуется в поэзии...
Вадим Ковда – автор точный и афористичный, и оттого кажущийся резковатым.
Но ведь что самое главное в творчестве? Всегда оставаться самим собой, при любой политической и литературной погоде... Не удивительно, что его судьба складывалась непросто и не сразу. Из «небытия» вызвали Вадима известные уже в начале шестидесятых Борис Слуцкий и Давид Самойлов, новое имя зазвучало в Москве. А готовился он в юности стать математиком, МГУ окончил именно по этой специальности. Потом еще поступил во ВГИК, получил второе образование. И всю жизнь писал стихи. Продолжает писать их и в Германии. В Гановере ему, по его признанию, работается легко и спокойно, хотя у него, как, наверное, и у всех литераторов, сменивших страну обитания в зрелом возрасте, основные приоритеты и авторитеты остались там... И это всегда ностальгия не столько по месту, сколько по времени, в котором все мы были и моложе, и, верно, лучше... По времени, в котором при всех его сложностях ещё нельзя было объявить себя поэтом, не умея элементарно рифмовать и ярко рисовать словом...
... Ну, откуда же, откуда я его всё-таки знаю? Так, «Крамер против Крамера», был такой серьёзный хороший фильм... Нет, не подходит... Еще, помню, в пионерлагере , в старшем отряде был у нас Вася Крамер, запомнившийся, видимо, именно несоответствием своего простецкого русского имени и звучавшей на немецкий лад фамилии... Но Вася – это Вася, а «А.» – это «А.» ...
Словом, я уже даже до художника Крамского почти добралась, а ясность всё не наступала, хотя где-то на дне памяти брезжило, что когда-то ещё в журнал «Родная речь» прислал мне некий Крамер свои стихи, а потом и маленькую книжку. Найти после нескольких перездов, к сожалению, не удалось, книги в моей библиотеке плодятся, кажется, почкованием; уже не только в квартире, но и в подвале ступить некуда...
Хватит, решила, поиски и воспоминания прекращаю, даю стихи и рассказы А.Крамера просто так, без сведений о творческом пути автора. Жалко, конечно, что в этом номере читатели не узнают, кто такой А.Крамер, сколько ему лет, откуда приехал и в каком городе Германии живёт. Но зато они познакомятся с очень своебразной литературой, с её свежим современным срезом...
Адрей Кучаев – писатель удивительный: он уже много лет не перестаёт удивлять читателей , и десять из этих «много» - уже в Германии. Ну, во-первых, встретив Андрея, каждый сведущий в литературе человек догадается, что перед ним – юморист. По каким признакам? Очень уж у него мрачный, неулыбчивый вид... В самый раз для лауреата премии знаменитого «Клуба 12 стульев» при «Литературке», каковым он и является. А вообще печатался и в «Новом мире», и в других журналах России, а на привычной уже «неметчине» - в «Родной речи», в «Литературном Европейце», в газетах. Новая жизнь принесла новые темы и, пожалуй, новое амплуа. Сам он утверждает, что возраст берет своё и юмор отступает... Но нет, сатириков не убавилось, хотя и прибавился серьёзный прозаик. Посудите сами: написал роман «Похождение трупа», и «труп» пошел на экспорт, в Болгарию... Зато, начав сочинять грустные рассказы и новеллы, Андрей заметно повеселел, в голосе появилась бодрость, не знаю, может, уже и зарядку по утрам начал делать...
Ну вот и опять у нас есть повод поговорить о литературном творчестве молодых, причем, повод особый: не на ученичестве основана работа со словом Кати Кудрявцевой, она естественно вытекает из её учительства.
Сколько уж раз убеждалась я в том, что образованному человеку куда труднее писать стихи, чем какому-нибудь современному, вполне городскому «акыну», который рифмует всё подряд, не имея понятия ни о своих предшественниках, ни о современниках...
А вот если человек с детства жил в литературной Москве, сроднился – поневоле – с образом Цветаевой, в музеях ориентировался как в собственной комнате, если с отличием окончил университет и написал диссертацию, посвященную искусству начала ХХ-го века, если, эмигрировав из России, стал доцентом знаменитого своим прошлым и настоящим университета в Тюбингене, если он, к тому же, свободно владеет несколькими языками и постоянно погружен в новые и новые проекты на стыке философии и культур, то создавать собственные стихи нелегко... Учителю труднее всех не впасть в ученичество, не попасть в плен к изученным до тонкости классикам...
Всё выше изложенное – о Кате, о Екатерине Кудрявцевой, чью рукопись я читала и придирчиво, и с большой радостью. Да, конечно, кое-где у неё угадываются интонации Бродского и срываются надрывные ноты Цветаевой, но ведь поэты рождаются не из капусты, а из культуры...
Берлин – город как бы самодостаточный. Можно даже сказать, что Берлин – это целая страна, на просторах которой тесно переплелись Восток и Запад. И ещё можно, к сожалению, констатировать, что русский литературный Берлин как бы потерялся на карте Германии... Уже мало кто помнит, а из недавно приехавших – мало кто знает, к примеру, что здесь издавался один из первых литературных журналов нашей волны – «Остров» Сысоевых. Или что здесь время от времени и по сей день выходит Альманах «Студия», тоже, можно сказать, достойный «толстый» журнал, редактором которого всегда был Александр Лайко, поэт, литературный педагог, критик, приехавший из Москвы.
Александр Лайко – человек особый. Не любит суетиться, не спешит печататься, знает всему этому цену... Говорят, может целый день пролежать на диване, не произнеся ни слова. А ещё он до сих пор не дружит с компьютером. Ну и что? У акынов даже гусиного пера не было, а песни – дошли... Зато уж если он что скажет или напишет, то каждое слово - весомо и зримо. Лайко - один из редких поэтов, сохранивших в эмиграции любовь к фонетической огранке поэтической мысли, в его рифмах и метафорах играет звук, фольклор и сленг переходят в эстетический изыск, каждое стихотворение представляет собой законченную психологическую миниатюру.
Это имя как будто бы специально создано для литературной рубрики, вслушайтесь только: Дарья Ленская... Звучит ничуть не хуже, чем, скажем, Дарья Донцова...
Наша Даша родом из Петербурга, из хорошей семьи, из квартиры, где стены увешаны старинными, перешедшими по наследству, картинами, где бережно хранятся семейные альбомы и фамильные предания. Так что к встрече с призраками Даша была подготовлена с детства. Кстати, призраки открываются только тем, кто в них верит...
Встречи же с ними стали происходить, когда Дарью выкинули из вполне престижной научной конторы, и она, как и многие, представители тогдашней питерской интеллигенции, перекочевала в одну из старых, многочисленных котельных. Сидела, смотрела в огонь котла, снимала показания с приборов, и – приглядывалась, прислушивалась... То есть, можно сказать, сама притягивала к себе призраки... (А они, видимо, вернее, невидимо как раз именно её здесь и поджидали...)
В Германии Дарье Ленской нравится всё, кроме котельных. Здесь их по-существу и нет, во всяком случае, таких, как в Петербурге. Чистые, хорошо организованные и оснащенные централизованные предприятия, - разве сюда заглянет какой-нибудь, даже самый захудалый, призрак?..
Пришлось сменить имидж и стать частным преподавателем физики и математики. А по вечерам она мысленно возвращаеся туда, в таинственный темный подвал, где обострялись сразу все чувства: и страх, и счастье...
Евгений Лейзеров назвал свою новую книжку «Блажь». Мне нравится это слово, не спешите обвинить автора в поверхностном эстетстве или, того хуже, в дамском кокетстве... Лучше вспомните тютчевское: «Блажен, кто мир сей посетил в его минуты роковые...» Или удивительного поэта из Минска Василия Блаженного, чей скромный сборник появился на прилавках лишь после Перестройки и сразу привлек внимание любителей чистой, искренней, взволнованной лирики. (Или просто скажите про себя сакраментальное: блажен, кто верует...)
Евгений и родился в городе Ксении Блаженной, вернее, уже в городе Ленина и – всё-таки - Пушкина, окончил технический ВУЗ, всю жизнь трудился инженером. И всю эту – взрослую – жизнь писал стихи. Скромно и тихо, как многие там, в столице русской поэзии, где во всех уголках копошились различные литературные объединения. В питерских ЛИТО учили любить литературу в себе, а не себя в литературе... Словом, была у автора обычная будничная, семейная и производственная жизнь, а за ней пряталась эта прекрасная блажь: страсть к «звучной подруге» - рифме... Она же, блажь, видимо, спрятавшись в чемодан, оказалась с ним и в красивом, удивительно поэтичном Констанце на берегу Боденского озера, где теперь живёт «наш – Пушкин как бы «приватизировал» это словосочетание – Евгений»...
Валентин Лившиц – шестидесятник. Это значит, что, во-первых , он – технарь, во-вторых – лирик, в третьих – горячий спорщик в дискуссиях о смысле жизни, культуры, поэзии; одним словом – философ бытия... И, конечно, порядочный во всех отношениях человек. По убеждению, а не по обстоятельствам. Всё это видно по его стихам, которые он, отдать ему должное, к высокой поэзии не относит.
Валентин окончил Московский Авиационный Институт (МАИ) и всегда защищал его интеллектуальную честь в сражениях клубов КВН. В результате он стал таким веселым и находчивым, что потом поступил и даже окончил высшие режиссёрские курсы по классу эстрады.
В эмиграции он ловит рыбу (во-от таких лещей...) и пишет стихи (иногда во-от такие длинные...), а сокращать – жалко... Потому что они добрые и умные.
Геннадий Матюшов оказался в Германии раньше всех нас, хотя и нынешнему поколению эмиграции уже перекатило на второй десяток...
В ту пору еще не угас интерес немцев к русской культуре, наоборот, он был как раз в самом разгаре, и писатель из России успел получить несколько стипендий и грантов.
В частности, творческую стипендию Земли Баден-Вюртемберг, где и осел впоследствие, и живёт до сих пор. Более точно можно сказать, что места обитания Геннадия Матюшова – Боденское озеро и Швейцария, город Констанц и кафедра славистики местного университета.
А родился он в Брянске в 1962 году, учился же в Московском университете, изучал философию. Сам себя называет комедиографом и философом. «Скорость действия в романе в единицу времени и количество остроумия на единицу текста должны стоять на обложке книги словно цифры на спидометре автомобиля» - пишет автор в предисловии к своей книжке «Школа Остроумия».
О том, как это удаётся самому Геннадию Матюшову, судить читателям...
(Во всяком случае, финалистом известной премии «Антибукер» он уже был.)
В юности, когда я работала в газете, кто только из моих тогдашних коллег не мечтал оторваться от так называемой «текучки» и написать, наконец, что-нибудь художественное, не сиюминутное, как говаривали на сленге журналистов, какую-нибудь «нетленку»...
С жаром обсуждали, спорили, может ли вообще газетчик стать писателем, потому что напрямую зависит от жизни, от реальных фактов, да и язык, считалось, обедняется, становится слишком прямолинейным, плоским.
Безусловно, печать советская, как, впрочем, и всякая другая, оставляла свой оттиск и на личности, и на лексике автора. Но всегда ли это к оскудению и той, и другой?
Многие анекдоты Сергея Довлатова выросли из газеты. (Я присутствовала при их рождении, а потом находила в его книжках те же ситуации и слова, укрупнённые двумя-тремя штрихами мастера.)
Мне и самой во многом помогла нелёгкая лямка журналиста и, как ни странно, именно в расширении лексики. Потому что то лицемерное время требовало жесткой поэзии, и, скажем, словарь Фета был бы для неё слишком изнеженным, как бы потусторонним...
В то же самое время в другой ленинградской многотиражке работал Борис Мейтин. Судьба привела его к репортёрскому перу рано: в возрасте девятнадцати лет.
Сейчас ему почти втрое больше и живет он в Кёльне. Живёт – и снова пишет, чего уже давно не делал там, дома... Пишет ежедневно, взахлёб - и это уже – всё чаще - не репортажи, а почти повести, не очерки, а скорее рассказы...
Поэзию чаще всего принято связывать с романтикой. Так уж повелось, особенно в Советском Союзе с его тогдашними ударными стройками и возрождающимися теперь, снова, гимнами... Но именно расхожие правды никогда не являются истинами в последней инстанции.
Михаил Окунь – так же, как и многие из нас, - дитя либеральных 60-х. Но не тронул его угрюмых строк ветер ни комсомольской, ни даже, уже в наше время, Перестроечной романтики. Я бы даже сказала, что он – антиромантик. Во всех своих пяти вышедших книжках. И при этом – поэт. Серьёзный поэт, честный, горький, своеобразный. Мы встретились после многолетнего перерыва, потому что два года назад судьба перенесла его из Петербурга в Аален. Он и сейчас смотрит вокруг внимательными, всё подмечающими глазами. Наверное, копит впечатления для новой книжки, посвященной своей второй жизни – в Германии. А материал, действительно, есть, например, квартирная хозяйка Миши, которая приняла его – почти буквально – как сына, увидев в появлении постояльца Знак Судьбы: его день рождения совпадал с датой безвременно умершего... Чем же не тема?
Но – не будем раскрывать личных тайн и творческих замыслов. Вполне достаточно просто стихов...
С Викой Привис я знакома давно. Мы живем в одном городе – в Штутгарте. Знаю мужа – программиста, всегда готового помочь с компьютером. Знаю маму и отчима, тоже всегда спрашивающих, чем бы помочь. И даже свекровь – тоже знаю. А уж про Сани – солнечного цвета спаниэля и говорить не приходится... Да, ещё знаю дочку и саму Вику, всегда взволнованную какой-либо даже не имеющей лично к ней отношения несправедливостью – такова обнаженная нервная система, чаще всего диктующая стихи... Только вот про стихи её я до недавнего времени как раз ничего и не знала. Потому что Вика, как оказалось, стеснялась меня «обременить» своим творчеством. И совершенно напрасно, потому и пишу это словцо в кавычках: хорошие стихи – всегда праздник.
Другое дело, что именно эта позиция вызывает ещё больше уважения к автору. Вика очень много читает и ориентируется на лучшие образцы литературы, с которыми познакомилась ещё в юности: она заканчивала технический вуз и поступила параллельно на филологический факультет Харьковского университета. Так что её не подкупить каким-нибудь дипломом самодеятельного конкурса, она знает, кто – настоящие Лауреаты Поэзии... И сверяет себя по ним, как бы ни было это смело и и трудно...
Иногда мне кажется, что самым веселым городом в СССР была даже не Одесса, а Москва. Всё наиболее смешное происходило именно там: и смены правительства, и выступления лучших солистов политической юморины: шамкавший Брежнев, падавший со стула Черненко, а потом уж и вовсе неподражаемый мастер кремлёвской эстрады, у которого мама – русская, а папа – юрист…
А в Германии самый веселый город – Кёльн. И вовсе не из-за традиционных карнавалов, на которых иногда плакать хочется: взрослые люди галдят, пускают ракеты, впадают в детство… А оттого стал Кёльн в наши дни таким веселым, что в него переселились вчерашние москвичи. Причем, в угрожающем строгому немецкому менталитету количестве…
Взять, к примеру, Григория Пруслина… А не взять его в рубрику «Ни пуха, но пера!» просто невозможно: он всё равно прорвётся, всю жизнь побеждает в конкурсах... Первый свой рассказ написал тридцать лет назад – и победил в конкурсе газеты «Вечерняя Москва». Потом положил на лопатки Одессу: победил в тамошней «Юморине». И с тех пор всё побеждает и побеждает…
Недавно в издательстве «Эдита» вышла его книга «59 интервью с интересными людьми». Она ещё раз показывает, что человек и писатель Григорий Пруслин – не только весёлый, но и мудрый, и, похоже, даже грустный. Как тот фиолетовый верблюд, о котором – первая притча…
О Владимире Шубине можно в полном смысле этого словосочетания сказать, что он – человек книги... Историк литературы, автор уникального издания «Поэты Пушкинского Петербурга», увидевшего свет в 1985 году, многие годы - экскурсовод по литературному Ленинграду, наконец, заместитель директора легендарного Фонтанного дома – музея Анны Ахматовой.
Казалось бы, жизнь уже получилась, состоялась, половина её прошла среди книг в Публичной библиотеке имени Салтыкова-Щедрина, беспощадного критика нашей российской рутины...
И вдруг незадолго до своего полувекового юбилея Владимир резко меняет траекторию судьбы, переезжает в Мюнхен, поступает на компьютерные курсы. (Может быть, всё дело в том, что он не только изучал написанное другими, но и писал сам: рассказы, эссе, то, что не было напрямую связано с научной работой, а просто ложилось на душу...) Литературные же занятия, как известно, расшатывают стабильность налаженного существования...
И всё же в каком –то большом и главном смысле от судьбы не уйдёшь...
Устроиться в Германии по новой специальности после пятидесяти оказалось нереальным. Зато специалист своего дела – везде специалист. И сейчас Владимир Шубин с удовольствием служит в Мюнхенской городской библиотеке, а в свободное от работы время пишет свою выверенную, точную и порой ироничную прозу.
Нет, всё-таки язык сам знает, что делает, какие ассоциации навевает, в том, числе и фонетические. Когда я впервые прочла на увесистом конверте фамилию отправительницы «Шушкина», улыбка была уже наготове: что-то ШУКШИНСКОЕ почудилось, померещилось... Именно так. (А не, скажем, «сушка» или «Шушенское»...)
Начала читать – впечатление подтвердилось, стало более выпуклым и отчетливым. Из рассказов подымалась живая жизнь, со всеми её перепетиями и душевными страданиями. Героини Инессы Шушкиной - женщины. Они так правдиво выписаны, что может показаться, будто всё это о ней самой...
Таково свойство неподдельного литературного дарования, убедительная сила художественного вымысла.
Впрочем, часто и не вымысла вовсе, потому что Инна Тарасовна всю жизнь проработала в лениградской милиции, в так называемом Большом доме (не пугайтесь – не в КГБ, я и сама поначалу как-то нехорошо поёжилась, когда она произнесла этот мрачно памятный каждому питерскому интеллигенту адрес...), именно в милиции, секретарём. Столько таких историй и жизней прошло перед глазами – только записывай... Она и записывала, ещё тогда, в Ленинграде, только никому не показывала. А теперь вот в Баден-Бадене, где живёт, любуется цветами, вспоминает своё и чужое, начала постепенно переносить рукописные и машинописные произведения в компьютер... И мне кажется, что хороший редактор вполне мог бы сделать из них книгу так называемой женской прозы...
Александр Зимин говорит о «немецком» периоде своей жизни так:
«На воле я начал размножаться»... Подтверждение тому – четыре сборника стихов и поэм, изданные за последние годы, в которых автор экспериментирует со словом, вспоминает юность, ставит перед собой задачу осмыслить прошлое.
Прежде до этого не то чтобы руки – Душа не доходила...
Окончив Киевский Госуниверситет по специальности филология, всю жизнь чем-то заведовал, что-то редактировал, работал в издательствах, на телевидении,
в республиканском журнале.
Диссиденты – главные и первые жертвы режима, но сколько было еще незаметных жертв, о которых не писала советская пресса, хотя бы уже потому, что они сами её производили... Талантливые люди, спрятавшие свой талант поглубже, подальше, до лучших времён, если, конечно, они когда-то наступят, во что верилось мало, особенно «изнутри» системы...
Спасался любовью к семье и стихами, которые показывал только друзьям.
Теперь Александр Зимин с женой Жанной, дочерью Снежаной и кокер-спаниэльшей Джейн живёт в Дюссельдорфе. И все члены семьи хорошо себя чувствуют без идеологического намордника...
Игорь Смирнов-Охтин стал таковым (я имею в виду его двойную фамилию) вовсе не из тяги к претенциозности, хотя некое интеллектуальное эстетство ему, пожалуй, присуще. Как, впрочем, всей альтернативной или неформальной культуре города Ленина, к которой мы оба когда-то принадлежали и встречались ещё в знаменитом на всю страну «Клубе – 81», названном так по году создания. Надо сказать, что история организации Клуба – довольно тёмная, это была скорее провокация властей, которым надоели встречи неугодных поэтов и прозаиков в частных квартирах - за ними (за нами) было трудно уследить... Поэтому я вскоре вышла из Клуба, категорически отказавшись стать членом бюро. Естественно, что почти все мы, окончившие университет, стали к тому времени с «помощью» тех же властей уже дворниками и сторожами... На относительно легитимной службе удержались лишь несколько человек, главным образом, инженеров. И среди них – Игорь Смирнов-Охтин. Он уже носил эту фамилию и не только оттого, что жил на Охте. Просто один Игорь Смирнов, и весьма известный, в Питере уже был. Близкий приятель Бродского и Довлатова, филолог, кстати, с «первыми эшелонами» уехавший на Запад, в Германию. (Сейчас профессор Игорь Смирнов ведёт семинар славистики в университете в Констанце). А какому, скажите, писателю хочется, чтобы его с кем-то путали, пусть даже с очень достойным человеком...
Игорь Смирнов-Охтин – писатель своебразный. У него всегда есть в запасе мягкая, снисходительная ирония, и потому его немножко как бы странненькие рассказы – по сути своей добры и проникнуты понимающим состраданием к герою. Смирнов-Охтин – автор нескольких книг, одна из которых ласково иллюстрирована «Митьками».
Исай Шпицер давно зачислен в гвардию юмористов, еще с тех пор, как приехал в Мюнхен из Ленинграда, а было это более десяти лет назад... Но всё в этом мире меняется, и наши амплуа – тоже.
Ленинград стал Петербургом, а Исай отрастил вдохновенный седой хвост на голове (в городе Ленина его бы за одну такую прическу уволили из инженеров и, вполне возможно, отправили бы на принудительное лечение) и, став совершенно свободным человеком, вдруг поменял литературною ориентацию: начал снова, как в далекой юности, писать лирические стихи.
Накопилось, видно, в душе тепла, грусти, радости...
Пусть читатели познакомятся и с этим, непохожим на себя, Исаем Шпицером, - ни пуха ему, но пера в нашей литературной рубрике!
Олег Тарасов родился и жил в одном из самых русских городов Украины – в Харькове. Кстати, даже по собственному опыту литературного консультанта я могу судить, сколько талантливых литераторов дал именно этот город, начиная с известного поэта Бориса Чичибабина, которым по праву гордятся земляки.
Впрочем, поначалу Олег ни о какуих стихах и не помышлял.
Наперекор маме, желавшей видеть сына врачом, поступил в харьковское техническое училище связи. Работал монтажником АТС, пел под гитару свои песни, поступил на режиссёрское отделение Института культуры, служил в армии. Вернувшись в родной город после службы, руководил детским самодеятельным театром при Дворце пионеров, работал режиссёром городских гуляний и шоу-представлений.
А в конце 90-х вместе с родителями переехал в Германию, где и увидел в 1999 году свою первую книжку стихов «Транскрипция снов», вышедшую в Харькове - получилось как бы вослед отъезду...
Что поделаешь, нет пророков в своём отечестве, но отрадно, что молодость иногда догоняет нас изданными на родине книгами...
Мы уже говорили о том, что Берлин – это целая страна. И вот где-то в этой самой стране Берлинии затерялся один талантливый поэт, очень, я бы сказала, по-русски талантливый, как, скажем, Николай Рубцов...
Никто из пишущих его там не знает. Я многих спрашивала: и представителей, так сказать, местного «бомонда», и участников нескольких, существующих в столице, литературных объединений.
Он однажды сам, что называется, вынырнул из своей непростой, как оказалось, жизни (женат «по-немецки» и живет вне дома – по-русски, работает, где получится... ) Ну, да ладно, всё это не имеет отношения к его стихам, чистым, прозрачным, горьким, как ... (Чуть было не написала «как она самая, с «белой головкой», но думаю, что понятливые читатели и так сразу обо всём догадались...)
Позвонил Владимир Тихомиров, обрадовался, что стихи пришлись мне по душе, рассказал, как ездил из своей ещё российской глубинки в Москву, и вроде бы его там оценили и обласкали, но очень уж смутили Владимира националистические настроения в кругу «народных» писателей. Не хотелось такого признания. А в Берлине зашел однажды в одну окололитературную компанию, послушал уже прямо противоположного толка, разговоры, да и ушел с концами...
Куда деваться бедному поэту?
В стихи, только в стихи, это единственно возможный выход.
Он же – и вход: в Поэзию...
В своё время Днепропетровск был довольно знаменитым городом: ещё бы, политическая родина «второго Ильича», не столь харизматического, сколь маразматического «дедушки Брежнева», коллекционера «геройских звёздочек» и, к тому же, лауреата всех литературных премий...
О писателе, и даже просто о журналисте Викторе Фишмане в ту пору не знали. (Это теперь его фамилия не сходит, и заслуженно, со страниц русскоязычной прессы Германии.) Виктор Петрович родился в Днепропетровске в 1934 году, окончил Днепропетровский горный по специальности геофизика, работал на шахтах Донбасса.. Впоследствие иcколесил полстраны, жил и трудился и на Кавказе, и на Урале, и на Чукотке, защитил кандидатскую, написал несколько научно-популярных книг.
Переехав в Мюнхен, активно включился в здешнюю жизнь, начал тесно сотрудничать с газетами. Хочется отметить, что подготовленные им материалы, интервью и очерки, статьи и эссе по истории науки и культуры всегда содержательны и разнообразны.
Но постепенно жизненный опыт подталкивает и к другим, уже отнюдь не газетным жанрам. Так возник роман «Формула жизни», посвященный женщине-математику с мировым именем, Эмме Амалии Нётер, её изгнанию и её вере в будущее Германии и России. Книга вышла в родном автору Днепропетровске.
Вадим Фадин – коренной москвич, а теперь, и уже давно, - берлинец. Из столицы – в столицу, так ему и хотелось, чтобы вокруг бурлила жизнь, чтобы каждый день приглашал на концерт или на новую выставку. Вадим обременил себя в молодости тремя образованиями: высшим техническим, музыкальным и художественным, и не оттого ли его литературный язык и в поэзии, и в прозе так точен, так гармоничен, а каждое стихотворение, что называется, прорисовано... Впрочем, суеты обеих столиц в его стихах совершенно не чувствуется, и это – признак подлинной поэзии, той самой, почти, к сожалению, сегодня утраченой, в которой Душа и Бог звучат с большой буквы...
Татьна Розина, наверное, удивительно счастливый человек: потому что она почти всё знает про женщин, и про мужчин – тоже... Нет для неё никаких секретов в психологии, и уже немало лет она консультирует в области партнёрских и семейных отношений. Вернее, от таких знаний можно почувствовать себя, наоборот, вконец несчастной (не зря же одна из двух её книжек называется «Через замочную скважину»...), но образование и литературный дар помогают осмыслить жизнь глубоко и, в общем и целом, даже оптимистично.
В Кёльн Татьяна приехала их Ростова-на Дону, где окончила философский факультет университета. Здесь - снова университет, снова пять лет учебы, а параллельно: записи, рассказы, статьи. И всё чаще бывает, что психология плавно переходит в литературу, вернее её переводит в эту сопредельную область любви и знания – уже – писательница Т.Розина...
Жизнь Светланы Фельде не была похожа на сказку, хотя она и родилась в тёплой интеллигентной семье: мама преподавала в школе русский язык и литературу, папа работал судебно-медицинским экспертом. Детство и юность прошли, как у многих русских немцев, в Казахстане, в местах депортации целого народа, когда-то доверчиво переселившегося в незнакомую снежную Россию...
Школу окончила в городке Иссык, а университет (всё-таки это были уже более либеральные годы, Светлане сейчас - за тридцать) в столице республики. Там же, в Алма-Ата, работала, согласно полученному диплому журналиста, в средствах массовой информации, последние годы – в еженедельнике с символическим названием «Новое поколение», стала лауреатом премии Союза журналистов Казахстана.
Новое поколение российских немцев в большинстве своём выбирает Германию...
Но и здесь Светлану ждала нелёгкая быль: сейчас она учится на санитарку и медсестру, одна растит сына.
И ... сочиняет сказки, в которых волшебство и реальность переплетаются причудливо и естественно, как в самой жизни...
Наверное, все мы без исключения, к какому бы поколению ни принадлежали, помним такой популярный фильм «Шах королеве бриллиантов». Говорят, что его и сейчас показывает Московское телевидение. А сценарист «шаха» тихо живёт в Штутгарте, пишет новые рассказы и даже романы. Илья Фридман – автор еще одного киносценария и 14-ти изданных книг, член Союза писателей Латвии и Всемирной федерации журналистов. Основные жанры, в которых он работает, - юмористическая новелла и психологический детектив. Увлечение криминальными сторонами жизни у него не случайно, здесь Илья Фридман – серьёзный специалист... Нет, нет, не подумайте ничего плохого, просто... он ... некоторое время работал в прокуратуре. А вообще, человек он скорее мягкий и снисходительный, и даже в своей прозе, а не только по основной профессии - скорее адвокат, чем обвинитель...
Остаётся добавить, что рассказы Фридмана в своё время печатались во всех журналах, издававшихся в Риге, где он жил и работал, есть на его «лицевом счету» публикации в столичных «Крокодиле», «Смене», «Юности», в польской «Шпильке», в израильском «Круге», в украинском «Перце».
Так что ему хочется пожелать не только ни пуха, но пера, но и ещё побольше шпилек.
И перца...
В отдельной папке храню я стихи Рафаэля Иеремиевича Шика, поэта, журналиста, историка цирка, удивительно доброго и мужественного человека.
Он уже отметил своё 80-летие, а такие кульбиты до сих пор иногда выделывает, что просто душа радуется... Достаточно сказать, что когда он приехал в Дюссельдорф из Баку, вес его был более ста килограммов. Не удивительно, что случайное падение обернулось тяжелой травмой. Было это менее десяти лет назад, и врачи долго сопротивлялись операции: дескать, в таком возрасте уже и хромать не грех... Но упрямый пациент всё-таки настоял. И вот – палка отброшена, лишний вес сброшен, а в минувшем году побывал Рафаэль Иеремиевич – вы не поверите – аж на самом Монблане! И хотя основную работу сделал подъёмник, пригодился опыт юности, навык альпинистких восхождений. А о восхождениях, условно говоря, духовных знают сотни слушателей Шика в Дюссельдорфе и Кёльне: поэт впервые взял в руки гитару лишь в Германии и освоил аккорды, необходимые для исполнения своих и чужих текстов. А голос у него – оперный, пел с юности. И стихи писал – тоже с юности. Ну, вот мы и до стихов добрались... Писал стихи – и продолжает писать. И, что самое удивительное, становятся они всё сильнее и сильнее, всё моложе и моложе! Будто переживает наш Рафаэль (прошу прощения за необходимое для метафоры отсутствие – здесь - отчества) в Германии свою Эпоху Возрождения... Вот и недавно папка пополнилась новыми стихами, как всегда, мудрыми по отношению к жизни и – в тоже время – отчаянно юными, даже озорными по духу. Трудно поверить, не зная автора лично, что он разменял, как говорится, девятый десяток...
Это имя наверняка знакомо многим читателям газет и журналов, выходивших и выходящих и в России, и в Германии. Потому что Борис Замятин – ну, чего только не пишет: и стихи, и рассказы, и очерки, и просто фразы... (Самый, к слову пришлось, лаконичный литературный жанр, после него остаётся перейти только на вздох или междометье...) Замятин печатался и в «Дружбе народов», и в «Литературке», и в «Комсомольской правде», и в «Крокодиле», и в газете «Русский Берлин», и в журнале «Родная речь»; выступал по радио и телевидению. К тому же, однажды стал лауреатом самой, наверное, весёлой из самых престижных премий – премии «Золотой телёнок».
В нынешней своей автобиографии Борис пишет, как и положено сатирику, «... живу, но не работаю... в Берлине». Сатириков же, как известно, следует понимать с точностью до наоборот... И наглядное доказательство того, что Борис Замятин продолжает работать – его новый рассказ, который мы предлагаем Вашему вниманию.
СЛОВО О МАРИИ КАМЕНКОВИЧ
«...уж полдень минул, не сутулься,
не горбись, не твоя вина...
*
- и страшным выпаденьем пульса
повиснет в доме тишина.»
Были эти строки написаны в 1995 году. Через десять лет тишина повисла
в доме их автора...
Нет, я не о том, что поэт – всегда пророк, что-то предчувствует, предвидит,
предслышит... Здесь речь может идти скорее о знании и о мужестве.
Маша Каменкович приехала в Германию с тем самым
диагнозом, от которого в силах спасти разве только Чудо... И на какое-то
время Чудо спасло : чудо творчества, чудо материнства. Со стороны казалось,
что ничего страшного уже произойти не должно: молодая, красивая, талантливая...
То фотографию очаровательного младшего сына пришлёт, то новые стихи или
статью...
А потом – вдруг – письмо от Валерия, мужа, помощника, соратника. И – тишина
уже и в моём доме. И в тех домах, которые знали Машу Каменкович...
А вслед за тишиной – звон-перезвон... Как же, мол, так, заволновались
коллеги, это же ужасно, и ужасно несправедливо...
Господа, давайте любить друг друга при жизни! Сильные люди не рассказывают
каждому встречному о своих болячках , не говорят о сокровенном, но сами
о себе знают всё...
Некролог – это беспомощная компенсация за ту недостачу любви, которая,
как правило, сопутствует поэту на протяжении его земной жизни.
(Иногда меня спрашивают: почему Вы всегда так хорошо отзываетесь в печати
о коллегах – вот именно потому, что мера моего отношения к ним – высшая,
тот самый как бы некролог при жизни, в котором нет мелких упрёков, нет
ничего несущественного, а только лучшее и главное, только Итог... Просто
после многих и многих потерь я всегда боюсь опоздать...)
Зато у поэта есть одна привилегия, отменить котрую не властен никто. (Это
что-то вроде – помните – советской конфетки с задорным названием «А ну-ка
отними!»...) Ещё одна жизнь, жизнь после смерти, жизнь Души в Бесконечности...
Мне кажется, это роднит поэзию с православием, догматы которого в Маше
меня порой царапали. Спорить не могла – знала диагноз... Хочется верить,
что Бог помогает всем истинно верующим, что переход в мир иной она ощущала
именно как переход,
а не как финал, потому и затихла - как уснула...
Произошло это 15 декабря, незадолго до католического Рождества, когда
уже были приготовлены Ханукальные свечи...
Бог един, а календари – «всё врут календари»...
Другая жизнь Марии Каменкович уже началась: нахлынули воспоминания...
... Однажды Маша прислала мне политическое стихотворение с просьбой помочь
его где-то срочно опубликовать. Было это в дни бомбардировки Белграда.
Мысль же стихотворения заключалась в том, что сейчас Христос – с обездоленными
албанцами.
Я придерживалась как раз противоположного мнения... Но дело даже не в
этом. Позвонила: «Маша, понимаете, Вы же далеки от политики, у Вас нет
этого нерва, и это же всё пропаганда, Вам потом не по себе будет...» Соглашаться
она не любила. Смирилась. А я, помнится, добавила: «Но мне кажется, хорошо,
что Вы в принципе такое готовы допустить...»
Мы обе воспели наш родной Петербург, но это были как бы два совершенно
разных, редко пересекающихся даже в поэтическом пространстве города. Книжка
Марии Каменкович, которую она составила с основательностью и трепетом
к 300-летию Петербурга, там не вышла. Это должна была быть её третья книга
стихов. Я храню Машин подарок – дискету с ней. Маша, я постараюсь, книжка
должна попасть к читателям, к Вашим читателям... Вы получите Знак от нас
Там, а мы от Вас – тут...
А вообще последнее время стихи и эссе Марии Каменкович печатались широко,
и уже не только, как когда-то, в «Родной речи» (первые публикации в Германии)
или в других журналах и альманахах, выходящих здесь. Незадолго До... состоялась
даже публикация в «Новом мире». Но - Новый Мир, без кавычек, уже стоял
у порога...
«...У заповеданных дверей,
Которым скажут отвориться
По предъявленью декабрей,
Перелицованных сторицей...»
У... Дверей.... Декабрей....
Вот так Маша сама обо всём заранее и сказала. Пытаться расшифровывать
и, тем более, объяснять стихи было бы бессмысленно и бестактно. Они для
тех, кто всё понимает с полуслова...