Olga Beschenkovskaja

Ольга Бешенковская


	Сведения об авторе Автор о себе Библиография Фотоплёнка судьбы Музей друзей Книги Отзывы о книгах Ни пуха, но - пера Спрашивают - отвечаю (интервью) Хобби Киски ведут переписку Актуально Контакт deutsch	Опубликовано в газете «Аргументы и факты» (N 30, июль 2004) Евгений Дворецкий: «Писатель – не кошка, чтобы лизать кормящие руки». Наш собеседник Ольга Бешенковская родилась и выросла в послевоенном Ленинграде, окончила ЛГУ, что не помешало после многих лет труда в журналистике невдруг стать кочегаром... И все из-за стихов... Там же, в подвале, придумали и стали издавать c друзьями журнал «Топка» - орган Творческого Объединения Пресловутых Котельных Авторов. Первый редакторский опыт, в эмиграции ставший ещё одной профессией. Не приемлет слова «поэтесса» - только «поэт». Одновременно считает, что особенно хорошо удается поэту проза. Тому несколько подтверждений в истории литературы – и Мандельштам, и Цветаева, а в наши дни и нашумевшая повесть, точнее, лирическое и философское эссе «Дневник сердитого эмигранта» самой Ольги Бешенковской. В 1998 предложила одному издательству проект - новый «толстый» русский литературный журнал «Родная речь». И редактировала его. После этого успела составить и выпустить две поэтические антологии: «Город-текст» (ленинградская поэзия пост-бродского андеграунда) и «Киевская Русь» (современная русская поэзия Украины), в содружестве с Ю.Капланом, известным киевским поэтом. Живет в Штуттгарте. Годы, видимо, успешные – более тысячи публикаций в Старом и Новом Свете, самое главное – увидели свет шесть её сборников . Одна из немногих приехавших, кто стал членом Союза немецких писателей. В Германии местного русского поэта знает местный читатель: Olga Beschenkovskaia пишет и публикуется на немецком языке. Хотя осталась и членом Союза писателей Петербурга. - А можно сказать о Вас «немецкий русский поэт»? - Знаете, я бы поостереглась жонглировать, так сказать, «национальными прилагательными». Скажем, в моих жилах течёт еврейская кровь и многие мои стихи, особенно в то время, когда это было не модно и даже «не можно», в глухонемые 70-е, касались еврейской темы. Но они были написаны на русском языке, а значит – русским поэтом. И даже когда я пишу на немецком и в этот момент по-немецки думаю, мне кажется, что это скорее «игра в бисер по-научному», медитация у Кастальского языкового родника, а не тот шепот, лепет и вскрик в едином спазме слова, который в моём понимании и есть поэзия. Другими словами: когда не ты владеешь языком, а он – тобой... И, знаете, мне кажется, что все эти разговоры о самоиндентификации (модные, кстати, в Германии в последнее время) преследуют весьма небескорыстную цель: люди попросту впадают в мимикрию, стараясь доказать всем (и себе самим...), что они «самые еврейские евреи» или «самые немецкие немцы», или и то, и другое одновременно... Давайте договоримся так: если притесняют евреев, я – еврейский поэт! Если немцев – считайте меня поэтом немецким! А если то или другое звание сулит какую-то выгоду (а в сегодняшней Германии, несомненно, сулит), - увольте... Дай-то Бог быть просто поэтом, это и так настолько высокий титул, что... - Что?.. - Дух захватывает! И страх: а соответствуешь ли ли ты ему, этому титулу... Только графоманы, каковых в эмиграции, кстати, тьмы, тьмы и тьмы, свято уверены в том, что они – поэты... И даже не рвутся к успеху – они его просто-напросто ... требуют! - А что значит успех? В самом обычном понимании и в ощущении поэта? Там и здесь? - Видите ли, я выросла и творчески сформировалась (работала «в стол» фактически с 12-ти лет...) под строками одного из моих кумиров, Бориса Пастернака: «Быть знаменитым некрасиво...» И по сей день согласна, что «...пораженья от победы ты сам не должен отличать.» Главное – то счастье, тот катарсис, который ты испытываешь в момент «стихо-творения»... На Западе мне пришлось многому удивиться, и, в част- ности, отношению к успеху, к карьере. Однажды довелось участвовать в серии семинаров Союза немецких писателей. Тема была обозначена так: правильно ли я себя продаю? Я поняла, что всё делаю совершенно неправильно: на скромных воду возят... Но переучиваться не захотелось. И продавать себя – тоже. Лучше уж «нищее величье и задёрганная честь», как писал один поэт о другом, Тарковский – о Мандельштаме. В русской литературе тоже уже есть такое понятие как «раскрутка». Для меня это звучит как название циркового аттракциона... И здесь позвольте процитировать уже себя : «Не была я винтиком закрученным – мне ли быть раскрученным поэтом...». Хотя, конечно, обидно, что скажем, какой-то, кажется, Николай, который бегает в чем мама родила на четвереньках и переходит на лай, известен всему миру как... представитель искусства. А прекрасные сборники стихов издаются мизерными тиражами... Рыночные отношения хороши для экономики и губительны для поэзии. Словом, я не стремлюсь к успеху, но мне радостно, когда он сам находит меня... И пуще неудачи боюсь успеха незаслуженного, не выстраданного, случайного. Это же – наизнанку – позор, как Шолоховская Нобелевская... Впрочем, я, верно, уже консервативна, так что не знаю... - «Знаю: Родина – миф. Где любовь – там и родина...» (Позвольте и мне Вас процитировать...) Но как же так, Ольга Юрьевна... - Вот так. И в заключительной строфе этого же стихотворения, если заметили: «Знаю: родина – мир.» И ещё оттуда же : « И любовь там, где родина, прочее – лишь любованье.» Поэзия сложна и противоречива, как сама жизнь. Помните Цветаевское: «Мне совершенно всё равно, где, совершенно одиноко...» И её же взрывы любви – то к Москве, то к Германии... - Вы столько всего написали, и стихов, и прозы, за многие строки хочется зацепиться, попросить расшифровать применительно к нашей сегодняшней жизни. Вот, например, 14 лет назад в Петербурге, тогда еще – в Ленинраде, Вы писали в своей художественной автобиографии «Дети полукультуры»: - «Плебею свойственно презирать тех, чьими благами он пользуется, и это тоже отличает его от аристократа» / Петербургский альбом, стр. 33 /. Это я к тому, что порой в эмиграции человек живет на всем готовом и... ругает принявшую его страну. Беда или вина? - Я – не судья. Если на лавочке перед домом ругает – его личное дело, жаль, что не нашел себе более продуктивного занятия. А если писатель ругает – то он это должен делать талантливо. (Также, как и хвалить...). И Генрих Гейне, и Томас Манн, и Герман Гессе скорее «ругали», а теперь страна гордится именно ими. Другой вопрос, если человек уверен в собственной «национальной избранности» и на этом основании считает, что ему все должны, - вот это уже прискорбно и стыдно. А писатель – не кошка, чтобы лизать кормящие руки. И мне кажется, что именно критический взгляд, пропущенный через сердце, больше свидетельствует о любви, чем лакейские поклоны. Одно дело – брюзжание, другое – чувство ответственности за страну, ставшую твоим домом. Кстати, в журнале, который я издавала, бывали и очень резкие (но талантливые!) рассказы и повести. А вот когда некоторые эмигранты, заметив это, стали посылать мне свои малохудожественные претензии к стране, я сразу сказала: Германия – не столовая, а литературный журнал – не книга жалоб и раздражений... - Недавно под Вашей редакцией вышел международный альманах «Век ХХI». Все мы родом из двадцатого века и, надо понимать, в сборнике литература еще невиданная, литература нового века? - Ну что Вы, никаких таких претензий ни у авторов, ни у меня, ни у издателя нашего увесистого тома (почти семьсот граммов, альбомный формат, 40 прозаиков и поэтов со всего мира) нет. Просто литература всегда была страной без границ, а именно в этом веке метафора начала превращаться в буквальность. Мир становится единым пространством, эмигрантские ветви русской литературы срастаются со стволом, переплетаются между собой. Но вот что я могу сказать с уверенностью, так это что литература в альманахе достойная: и повести, и стихи, и переводы, и эссе, и критика, и даже детективы и юмор. И, действительно, можно так выразиться, невиданная: потому что большинство авторов до этого мало кто видел... Я считаю, что задача редактора не «кататься» на именах, а находить и даже «выращивать» талантливых авторов. (Помните стихи: «Талантам надо помогать, бездарности пробьются сами...») Если бы Вы мне предоставили ещё одну полосу в Аиф, я бы так рассказала о каждом опубликованном произведении, что, уверена, многим читателям газеты захотелось бы приобрести альманах. И они бы не были разочарованы. Знаете, признаюсь по секрету, я, верно, неплохой менеджер, и семинары даром не прошли, и опыт редактора журнала; я понимаю, как надо, но – только не для своих собственных книг. Хвалить же других вовсе не стыдно... - Да , конечно, но насколько это не мешает Ваше собственной литературной работе? - Иногда хочется пожить в башне из слоновой кости, вот, кажется, последняя антология, последний альманах - и всё. А потом вдруг опять идея... Письменные ответы на вопросы журналиста Александра Томаса. Интервью опубликовано в газете «Европа-Экспресс» под заголовком «Поэзия – вне рассчета» (N10(76) 03. 03 – 09.03 2003) Вопросы у меня, к сожалению, не сохранились, но по ответам о сути их легко догадаться. 1..Знаете, «нежного» возраста как-то не припомню. Зато хорошо отпечатался в памяти возраст «колючий». Собственно, он и до сих пор не окончился, хотя я уже, если так можно выразиться, „Oma-sapiens“... (Ома – по-немецки- бабушка...) И мечты – всё те же: чтобы все люди на земле были поэтами, и писали только стихи, а не доносы... Несбыточно? Так потому это и мечта, а не проект для воплощения, хотя за последние годы мне удалось осуществить несколько проектов, поначалу казавшихся маниловщиной. Маниловщина – это если рядом обломовщина. А я в чём-то человек действия... 2. Первые две или три публикации – в детстве, они же оказались и последними – вплоть до 1985 года... И это закономерно. Потому что Учителями моими были поэты Серебряного Века и старые интеллигенты-писатели, настоящие рыцари духа, о которых я теперь пишу воспоминания... 3. Полагаю, что свой читатeль у меня есть. Интеллектуал, идеалист, до тридцати или после шестидесяти. Человек с большим опытом чтения, чувствования и думанья, понимающий аллюзии и реминисценции. Может быть, даже несколько консервативный, но из принципа, а не от лени задремевшего мозга... Обыватели от моих литературных трудов, мне кажется, должны приходить в бешенство. Они биологически неспособны представить, что именно сознание опережает и определяет бытие, а не наоборот... И не из-за Маркса. Они и его-то, если и «проходили», то не поняли... А к немецкой идеалистичекой философии и не приближались... У меня в Германии накопился большой опыт выступлений перед эмигрантами. И мне всегда немножко не по себе, когда я вижу слишком большой и переполненный зал. Одно из двух, – думаю: или люди пришли от скуки, или я уже в чём-то пошла навстречу неприхотливой эмигрантской публике. Как, скажем, её любимец – Игорь Губерман, когда-то, действительно, очень талантливый... Нет, литература не должна быть заумной, не поймите меня неправильно. Но она она не должна никого развлекать и играть с публикой в поддавки. Писатель, охотно принимающий дешевые аплодисменты, неизбежно становится похожим на Ионыча, берущего гусями и мёдом... Потому что эмиграция, как ни обидно это звучит, всё-таки провинция русской культуры... 4. Да, собственно, я уже только что ответила. В популярности всегда есть оттенок пошлости. Известность – дело другое. Известность может быть и вполне заслуженной, к известности и относятся с пиитетом, а не с писающей кипятком (народное выражение) фамильярностью... 5. Что меня связывало с литературным журналом русских писателей Германии «Родная речь»? Как...что? Прежде всего, тот факт, что это был с самого начала мой собственный проект, один из тех, что сперва кажутся фантастическими. Потом – к ним привыкают. А потом – фантастика становится рутиной. И тогда проект закрывается. Мавр сделал своё дело... А суть дела была для меня – оказать, так сказать, гуманитарную, во всех смыслах этого слова, помощь: помочь русским писателям и читателям, приехавшим в Германию из всех уголков «бывшего нерушимого», найти друг друга, обрести здесь душевный (духовный – слово для меня слишком значимое) смысл жизни. Издательство «Контакт», изыскавшее возможности для такого журнала, мне кажется, заслуживает большой благодарности и пишущих, и читавших. Всё-таки три года выхода журнала в свет – срок немалый... 6. Скандалом? Что-то не припомню. Ведь для скандала нужно, по меньшей мере, две участвующих стороны... А журнал «Родная речь» всегда старался держаться с достоинством, в стороне от склок. Да и я сама придерживаюсь мудрого совета моего любимого поэта: «...хвалу и клевету приемли равнодушно, и не оспоривай глупца»... (Другое дело, если это противостояние власти, машине, которая тебя в костный порошок истереть может, но ты всё равно будешь говорить и повторять то, что думаешь...) Из принципа я способна на многое, и на костёр взойти – тоже. Или если за кого-то другого заступиться надо – не побрезгую, рукава засучу... А вот палить из пушек (или – из... Пушкина) по воробьям или на моську оглядываться... Словом, как не устаёт повторять один мой знакомый, - «не царское это дело...» 7. Петербург – люблю. Люблю мой город в этом огромном и чужом городе – город большой поэзии и вдохновенной юности. Город настоящих друзей, город высокого штиля. Ну как тут не процитировать Осипа Эмильевича «Петербург, я ещё не хочу умирать: у меня телефонов твоих номера...» Вот и у меня – тоже... Но большую часть отведенного мне Богом времени я прожила не в Петербурге, а всё-таки в Ленинграде, который, по выражению Даниила Гранина, точному, как диагноз, был «великий город с областной судьбой». ... И если сердце трепетало при виде Смольного института, то Смольный как штаб революции вызывал у моего круга и поколения гнев и насмешки. К тому же, в моё время там заседал совсем другой Романов, не имеющий отношения к благородной династии и отличавшийся прямолинейно-бездуховным и, к тому же, крутым партийным нравом... Так что люблю, но по-лермонтовски «...странною любовью...» И – рассудку не вопреки... 8. Название пришло из стихотворения одного из участников Антологии, лауреата нескольких престижных премий, петербургского поэта Сергея Стратановского: «Город – текст, как раскрытые книги – дома»... И, действительно, Петербург – это как бы сплошной, непрерывный поэтический текст. На какой мост не ступишь, в какой облупившийся от времени переулок не заглянешь – везде настигнет цитата... Пушкин, Блок, Ахматова, Бродский, а теперь уже и все мы – условно говоря, «постбродский андеграунд»... Стихи друзей я помню наизусть... 9. Поэзия – вне расчёта... Но думаю, что эта книга нужна тонким ценителям поэзии – она в чём-то элитарна. И каждому, кто пишет стихи – как хороший учебник... И всем, кто любит и знает или хочет узнать и полюбить Петербург. В книге воспеты все его мосты, все Храмы, все улицы... 10. Да, но не бывшие «прописанными лениградцами» поэты посвятили стихи именно этому городу. Петербург любят все. Как Париж. Как Венецию. И уж коли книжка издана в Германии, то почему же не предоставить десяток страниц из двухсот этим поэтам? Косвенно я стараюсь при любой возможности перекидывать мостики между Германией и Россией. Хочу, чтобы здесь узнали и полюбили поэтов Петербурга, а в Петербурге – познакомились с поэтами, живущими в Германии. 11. Да, но Пушкин – действительно, особая тема. Без него, наверное, вообще никакой русской поэзии в её сегодняшнем смысле бы не было. «Рифма – звучная подруга»... ( Именно в русском стихосложении. Европейская давно ушла от классических традиций, и ушла, сдаётся мне, в сторону тупика... ) Но это вовсе не значит, что над предметом своей любви (а всеобщей – тем более) нельзя иронизировать. Сан-Сергеич, между прочим, и сам озорник был великий, где другие елей льют – он эпиграмму – как телеграмму – строчит... Вот и у меня на полях поэм и эссе, посвященных Пушкину, возникают порой такие, если можно выразиться, «Ольгарики»: Расшифровал – и нам оставил. Читай, раздвинув дым кадил: Был дядя хакер честных правил И в летний сайт гулять водил... Или такое: Сперва – самописка, потом – самиздат, Что, как алкоголь, горячит... Теперь издаются и Пушкин, и мат, И всем им грозит ... самочит. 12. Наверное, всё вместе. Конечно, важнее всего для поэта внутреннее состояние. Но оно состоит из всего, что Вы перечислили и из ещё многих факторов, которые не назвали. 13. Браки заключаются на Небесах, а разводы – на земле... Вообще я не люблю говорить о любви... В прозе. Для этого существует поэзия... 14. Была бы довольна – так, наверное, уже бы с ней, с жизнью, простилась, Бог бы заметил самодовольство – и отобрал свой Дар... Ещё не всё написала, не везде побывала, не всем талантливым и незащищённым помогла, всего два языка познала, сейчас вот учу третий, английский ... Довольство жизнью, мне кажется, всегда граничит с довольством собой. Мне это, в общем, к счастью, не очень свойственно... 15. Прежде всего, - «Не убий, не укради, не пожелай ближнему...» Далее. Спасай того, кто, действительно, тонет, а не того, кто громче кричит... Не уставай восхищаться чужими талантами! Выдавливай из себя по капле не только раба, но и рабовладельца... Не стесняйся учиться у своих учеников. Бойся угодливых – они всегда первыми готовы на подлость... В общем, как видите, в основном, жизнь моя и её принципы – литературны... Боюсь, что читателям газеты всё это будет не очень понятно, да и скушно. Не сочтите за труд, покажите, пожалуйста, интервью перед публикацией. Мы тут с Вами много чего по почте наговорили, всё, конечно, не войдет, да и не надо... Спасибо и с уважением О.Б. Для праздничного выпуска газеты «Русская Германия». Вопрос блиц-интервью: какую маску Вы бы выбрали для новогоднего маскарада и почему? (Опубликовано в «РГ – РБ» N 52 29.12 –11.01 2003) Участвовать в маскараде? Задача писателя, на мой взгляд, как раз прямо противоположная: срывать маски... (Как Гоголь, как Салтыков-Щедрин.) Лицемерному обществу это больно: маски вросли в кожу. Циник рядится в романтика, волк – в Красную Шапочку... Еще недавно многие евреи старались заполучить русские паспорта и рвались в КПСС, а теперь те же самые люди, слегка поднаторев, с пеной у рта пропагандируют Тору... Всё это – привычный будничный маскарад, в котором я никогда не принимала участия. Да и вообще, ну, что хорошего в масках? – Если Вы на улице встретили субъекта в черном мешке с прорезями для глаз, значит, это маньяк или террорист, в лучшем случае – считайте, что Вам повезло – просто грабитель... В литературе есть такой штамп: «человек с открытым лицом». Это, конечно, наивное, простоватое, даже советское представление о положительном герое, но мне больше по душе такие лица. Благородные рыцари много веков назад тоже ходили в бой с открытым забралом... А вот политика – всегда в той или иной мере маскарад. Иногда правящая партия и оппозиция на ходу меняются масками, а избиратели ничего не замечают... (Потому, верно, что все маски одинаково улыбчивые.) И это ещё вполне цивилизованный, можно сказать, европейский вариант борьбы за власть... Самый же мрачный и продолжительный (более семидесяти лет) маскарад происходил на нашей покинутой родине. Он, собственно, с этого и начался: когда господин Керенский сбежал из Петербурга в женской юбке... И – понеслось... Один только кровавый «друг детей» чего стоил... Дети, чьих родителей расстреляли, водили хороводы под новогодней ёлкой в сиротских домах и хором благодарили его за своё счастливое детство... Причём, думаю, что никто их не заставлял, вполне искренне. – Дети не замечают, когда их втягивают в маскарад, они верят маскам... К сожалению, и взрослые, и целые народы – тоже. Из века в век, из года в год путают они филантропов и мизантропов, и, если в конце концов что-то всё-таки начинают понимать, то это – заслуга убитых ими писателей... «Маска, я Вас знаю...» Всем маскарадам я предпочитаю «Маскарад» Лермонтова. А лозунг «Хлеба и зрелищ!», впервые прозвучавший как раз здесь, неподалеку от нас (не оттого ли и сильны традиции карнавалов на просторах бывшей римской тоталитарной империи...) , оставим толпе. Ей нужно избыть ярость в веселье, иначе – не миновать революций... Никогда не надевала и не надену никакой маски. Для писателя, для поэта, как раз самое главное – это иметь и суметь сохранить собственное лицо... Ольга Бешенковская Газета «Русская Германия» ( N7/ 452 21. 02-27.02 2005) Ирина Фролова: Штутгарт/ Культура Ольга Бешенковская: «Писатель не имеет права быть добреньким в своих произведениях» В квартире Ольги Бешенковской постоянно звонит телефон. На столе лежат десятки писем: авторы присылают поэту рукописи, читатели рассказывают о наболевшем. При этом моя собеседница считает своим долгом честно отвечать на все послания. Возле компьютера – несколько новых литературных сборников, и во всех из них Ольга является членом редколлегии или составителем. Кроме того, в последнее время она еженедельно ведет литературную рубрику в журнале «7+7 Я» Появляется закономерный вопрос, когда же поэт выкраивает время для того, чтобы писать стихи? - Это действительно трудно,- ответила литератор нашему корреспонденту, закуривая очередную сигарету (как шутит Бешенковская, она курит не как сапожник, а как целая обувная фабрика).- Но, очевидно, мой организм настроен на перенагрузки, я привыкла всю жизнь много работать. Даже в университете училась на заочном, днём сочиняла заметки в газете, а ночью писала стихи. Я и сейчас пишу по ночам, хотя бы потому, что в это время никто не звонит. - Вы еще периодически проводите творческие вечера. - Да, вот совсем недавно выступала в еврейской общине Баден-Бадена. В Кельне был замечательный вечер, на который пришло очень много гостей, как читателей, так и писателей. Вскоре поеду в Нюрнберг. Для этой встречи мне нужно всерьез подготовиться, продумать программу, потому что тема заявлена слишком ответственная: «Мастера искусств рядом с нами». Обычно же я просто выхожу, и, видя публику, импровизирую в течение двух-трех часов. Такие выступления – это совсем другая профессия, они требуют артистизма и умения общаться с большой аудиторией. - А зачем литератору нужны подобные мероприятия? Для того, чтобы иметь возможность продавать собственные книжки, уподобляясь коробейникам, как пошутила однажды Дина Рубина? -Я не могу сказать, что такие встречи необходимы поэту. Существо я, простите, не очень «публичное», но всё же какой-то стимул они дают, показывают «надобу» (цветаевское слово) людей в поэте. Да и просто не могу отказать хорошим людям, которые меня приглашают, не считаю себя настолько высокомерной, чтобы обидеть читателей, желающих услышать стихи и прозу из уст автора. И потом, я школьницей побывала в шестидесятых, когда жило устное слово, и поэты собирали стадионы. До 1985 года меня никто не печатал, и единственной возможностью показать свои стихи были выступления. Сначала они проходили на частных квартирах, после 81-го года - в Ленинградском музее Достоевского. Был, правда, единственный вечер, когда нас пригласили в Союз писателей (организовал это выступление мой учитель Глеб Сергеевич Семёнов). Я вышла на сцену, думая, чтобы такое прочесть, ведь больше такой возможности не представится. И выбрала стихотворение на невозможную тогда еврейскую тему: «Оказалось, можно вот как раствориться, потеряться: иудеи хлещут водку и, краснея, матерятся, Любят, чтоб ступни босые щекотала рожь и маки... Учат русскому Россию – на березовой бумаге» Естественно, разразился скандал - дело происходило в начале 70-х. Тогда каждое выступление было боем, ты выходил как на ринг… - Теперь Вас охотно публикуют «толстые» журналы. Как им сейчас живется, после миллионных тиражей перестроечных времен? - Эти журналы читают, но все больше в интернете. Тиражи изданий упали катастрофически. На Франкфуртской книжной ярмарке главный редактор «Знамени» Сергей Чупринин отмечал, что всего пять тысяч экземпляров издается ежемесячно, а в годы перестройки был миллион. У «Невы» - тираж 3,5 тысячи. Похожие цифры у «Октября» и «Звезды». Обидно, но с другой стороны эти журналы держат свой уровень и публикация в них – как бы визитная карточка автора, доказательство того, что он является писателем... Есть и еще одно обстоятельство: читать серьезную литературу перестало быть престижным делом. Помните, в России на работе говорили о том, кто какую книгу прочитал, в каком театре побывал? Сейчас произошел сдвиг ценностей. Говорят, о том, кто, где отдыхал. «Новым миром» стали Канары, «Знаменем» - Кипр... И новинками литературы интересуется только тот, кому это действительно близко. - А что сегодня происходит в русской литературе Германии? Судя по альманахам, которые я вижу в Вашей квартире, жизнь бурлит... - Самое замечательное, что сейчас можно, сидя в квартире, как в космическом корабле, видеть весь мир; с помощью интернета читать новинки прозы и поэзии России, Германии, Израиля, Америки. Границ уже нет. Меня радует и то, что здоровые литературные силы стали объединяться. Недавно вышел в свет, например, 8-ой выпуск российско-немецкого альманаха «Студия». В нем собрана проза как писателей, живущих в Берлине, так и россиян – в частности, новыe вещи Бориса Васильева и Людмилы Улицкой. Юрий Каплан из Киева представляет Украину, опубликован мой поэтический Израильский цикл. В другом альманахе - «Век ХХI», о котором уже писала «РГ/ РБ», напечатаны произведения почти 40 авторов со всего мира, 12 полноценных поэтических подборок. Вышел в свет еще один сборник – «Всемирный день поэзии», издание хорошее и бережно составленное. Но у меня к нему двойственное отношение из-за названия, я не люблю гигантомании. Издатель, житель Нью-Йорка, бывший ленинградец, решил возродить популярные прежде «Дни поэзии». Идея мне показалась интересной, и я откликнулась на предложение, дала стихи. Но вот увидела название, придуманное для того, чтобы книгу лучше раскупали, и оно меня несколько покоробило. Это слово – одно только слово «всемирный» - отдает графоманством, его хвастливостью.... А так – книга очень хорошая. - Почему вы так не любите графоманов? И не раз утверждали, что в эмиграции их – тьма-тьмущая. - А кто Вам сказал, что я их не люблю? Как раз я-то и вожусь с любителями поэзии, и печатаю, где можно, их стихи, но лишь до той поры, пока они понимают, что они – любители... «Как обидно и больно звучит «графоман» для поэта и для музыканта, графоман – это труженик, это титан, это гений, лишенный таланта»,- написал один советский поэт. А литературовед и эссеист из Мюнхена Вадим Перельмутер заметил: «Писатель над листом бумаги трезвеет, а графоман - пьянеет...» В этом парадоксальном определении - всё. Ведь дело вовсе не в мании письма, которой одержимы и большие поэты. Но талантливые люди пишут для самовыражения, а те, о ком мы говорим – для самоутверждения. Это, можно сказать, злокачественные, агрессивные графоманы. И подчас виновны в агрессии не сами люди, они просто наивны, а организаторы разных крикливых поэтических конкурсов, сделавшие ставку, как в карточной игре, на тщеславие пробующих перо, на их неприкаянность в эмиграции... - И чем плохи такие конкурсы? Один - на досуге марки собирает, другой – стихи пишет. Недавно, например, в Штутгарте состоялся Открытый поэтический турнир... - Да, но собиратели марок не ждут о себе восторженных заметок в газетах, не организовывают их... В общем, «я вам не скажу за всю Одессу», и за весь Штутгарт, но тенденция здесь небезобидная... Я раньше тоже так считала, как Вы, и помогала по мере сил организаторам Дюссельдорфского конкурса. Но меня насторожило уже первое подобное действо, а на втором - мои сомнения усилились. Эти люди не только сами мало что смыслят в поэзии, но и стараются не подпускать к этому профессионалов, всеми силами делая себе «любимым» общественно-мифическую карьеру. Я не говорю уже о том, что если злостного графомана ненароком обидишь или просто не заметишь, то начинается скандал, который может закончиться обычной уголовщиной. Например, грязными анонимными письмами, разбросанными по городу, как это произошло именно в Штутгарте…. А ведь такие турниры могут быть замечательным явлением, если организаторы отнесутся к этому как к игре, как к своеобразному «театру стиха». Какие остроумные люди собирались раньше в курилках ленинградских НИИ, как прекрасно они рифмовали! И никогда не путали свое занятие с высоким жанром поэзии... - Ольга, давайте поговорим о ваших произведениях. Когда в 1998 году в Германии была опубликована повесть «Дневник сердитого эмигранта», Вас обвиняли в пасквиле на еврейскую эмиграцию. Как вы относитесь к подобным «откликам»? - Стараюсь не реагировать и следовать наставлению Пушкина: «Хвалу и клевету приемли равнодушно...». (Не дело писателя – пререкаться с читателями...) Это, конечно, не пасквиль, а лирико-философское эссе, проза поэта, адресованная скорее литературоведам, чем массовому читателю. (Потому и напечатал его сразу и российский журнал «Октябрь») Но там есть и сатирические куски, а сатирик, как известно, многое списывает с натуры. После того как вышел из печати журнал «Родная речь» с моей повестью, герои, видимо, узнав себя, закричали: «Клевета!» Но, во-первых, почему же вы себя узнали, если всё это - ложь и клевета? А, во-вторых, в начале произведения, как положено в таких случаях, написано, что все имена вымышлены, а возможные совпадения случайны. Писатель должен уметь обобщать и видеть типичные вещи. Видимо, мне это в какой-то степени удалось в «Дневнике», потому что после его публикации я получила самые неожиданные письма от читателей, больше сотни... Одна женщина, например, так поблагодарила меня: «Большое спасибо за эту повесть, я узнала всех моих соседей. Только почему вы пишете, что это было в Штутгарте? Когда на самом деле все происходило в Гамбурге». Так что штутгартские прототипы напрасно претендуют на свою уникальность… Да, и ещё к произведению с большим пониманием отнеслось немецкое консульство в Москве, а российское посольство в Бонне тогда заказало в «Октябре» семь журналов, чтобы, как они написали в редакцию, лучше изучить ситуацию с приёмом эмигрантов... - Продолжение писать не будете? - Недавно ехала в автобусе русского бюро путешествий, и одна женщина за моей спиной говорила соседке, что точно знает, будто Бешенковская уже написала продолжение... Нет, не написала, нет времени, да я и отнюдь не бытописатель. Будет издана новая книга о Германии, куда войдут не только мои стихи и очерки, написанные здесь, но и «Дневник эмигранта». Возможно, с историей его создания и документальным послесловием. - И всё-таки о «еврейской эмиграции». Вы о своем еврействе в Германии часто задумываетесь? Сейчас, когда в годовщину Холокоста, по телевидению показывают такие фильмы как «Бабий Яр», в голову снова приходят горькие мысли о том, что же мы все делаем в этой стране… - Я ответила на этот, и на многие другие вопросы ещё в «Дневнике»: « И всё-таки несчастная страна Германия... Как женщина осуждаемого поведения... Все ею пользуются, а кто ее любит?..» И как бы ни были тяжелы эти фильмы, их нужно смотреть. Но я считаю, что как нельзя человеку, уже отбывшему наказание, бесконечно напоминать о его вине, так нельзя и целому народу... Потому что и у народа нервы не железные… Я ничего не забыла и прекрасно помню о том, что мою бабушку фашисты сожгли живьем в сарае в белорусской деревне. Все это было. Но есть и другое – выросло целое поколение немцев, которое не имеет ничего общего с фашизмом. Постоянные разговоры об антисемитизме, жажда привилегий, корысть, доходящая до торговли Холокостом - я не удивлюсь, если именно это и приведёт в конечном счёте к новому взрыву антисемитизма, реального и опасного... Еврей Христос выгнал торговцев из Храма. Будь на то моя воля - я бы сейчас сделала то же самое... - И последний вопрос. Писатель может быть добрым человеком или он в силу своего ремесла обязан быть злым на язык? - Он никому ничего не обязан: сколько литераторов – столько людей. Но, безусловно, писатель – человек зоркий, он многое видит, а знание не прощается. И самое, так сказать, «антисемитское» из того, что я читала, написали именно еврейские авторы Игорь Губерман и Дина Рубина. Именно потому, что у них есть это знание. И, конечно, талант. На Дину Рубину подавали в суд неоднократно. Писатель видит выпукло, жестко, одним это нравится, другим – нет, особенно если речь идет о сатире, гротеске. А сам автор может быть в общении милейшим и добрейшим человеком, но он не имеет права быть добреньким в своих произведениях. Прототипы книг умрут, писатель – тоже, а книги останутся.... Газета «Русская Германия» ( N20 17.05 – 23.05 2004) ПРИОРИТЕТЫ НА ПЕРЕПРАВЕ НЕ МЕНЯЮТ... Вышел в свет весомый (700 граммов) и серьёзный (хотя и с разделом юмора) международный альманах «ВЕК ХХI». 40 авторов. Большинство – из Германии. Проза, поэзия, критика, эссеистика. Наш корреспондент Александр Фитц встретился с составителем и художественным редактором этой по-своему уникальной книги Ольгой Бешенковской. - Ольга, опять Вы затеяли что-то новое и необычное... Что это за книга такая? Антология? Или энциклопедия? - Нет, просто альманах, как сказано на титульном листе. Даже прилагательное «международный» мы поставили со вздохом, хотя оно сюда вполне прилагаемо: есть хорошие, и даже известные авторы из Америки, Бельгии, Голландии, России и Украины. Но все эти «громкие» слова давно опошлены самодеятельными «пиарщиками», и те, кто, действительно, выпускают международные журналы и альманахи, оказываются в неловком положении хвастунишек, тоже норовящих продать муху по цене слона... Нам, честно признаться, стыдно за это слово... - Простите, перебью: кому –нам? - Нам – это мне и Александру Барсукову, ответственному редактору всех книг, выпускаемых «Эдитой». Альманах «Век ХХI» придумала не я, в прошлые годы вышли уже два одноимённых выпуска. Это был как бы ежегодник «Эдиты», но нынешний, действительно, небычный: он представителен почти как телефонная книга... Еще бы один такой том – и можно было бы сказать, что почти все достойные авторы, пишущие по-русски в Германии, «отметились»... - Погодите, погодите, а кто такая... Эдита? - О, это весьма загадочная особа... «Эдита» это ... Барсуков. Точнее, так звали девушку, которой Александр залюбовался в поезде, когда несколько лет назад возвращался с Франкфуртской книжной ярмарки и раздумывал, как назвать Литературное Объединение, которое он организовал у себя в Гельзенкирхене. Загадал на имя случайной попутчицы... Постепенно литобъединение «Эдита Гельзен» стало виртуальным, а потом переросло в одноимённое издательство. - Романтическая история... Простите, но я уже что-то запутался... Ольга, Эдита, Александр... Какой-то треугольник получается... - Нет, здесь совсем другая геометрия, я бы сказала: две параллели, которые чудесным образом пересеклись. Дело в том, что, когда Барсуков выпускал свой первый «Век», я ещё редактировала литературный журнал «Родная речь». Мы обменивались дружескими письмами и нашими «печатными изделиями», подсказывали друг другу интересных авторов. Барсуков искренне огорчился, когда «Речи» не стало. И сразу же хотел «реанимировать» издание на своей базе. Но для регулярно выходящего профессионального журнала база была ещё, что называется, «жидковата»... А несколько месяцев назад Александр предложил мне заняться «Веком ХХI»-ым в качестве составителя и соредактора альманаха, и мы задействовали «авторский корпус» той самой «Родной речи»... Здесь есть и другие, недавно приехавшие писатели, и талантливые авторы из нескольких стран, попавшие в наш «Век» по «гостевой визе»... - С какими же именами мы встретимся вновь? С кем из авторов познакомимся впервые? Есть ли на страницах альманаха Ваши собственные стихи, которые Вы почему-то избегаете давать в тех изданиях, которые редактируете? И, наконец, присутствуют ли на «свадьбе» так называемые «генералы»?.. - Начну с конца... Мне кажется, что задача редактора находить и даже «выращивать» интересных авторов, а не «кататься», как говорится, «на именах». К примеру, я с юности очарована «Чонкиным», но приглашать Владимира Войновича в эмигрантский альманах? Уверена, что ему это не нужно. Даже Сергея Болмата (Кёльн) и Михаила Безродного (Мюнхен) не приглашала: оба они прекрасно печатаются в Москве и Петербурге. Как, кстати, и я сама. Всё это можно отыскать в интернете. Зато читатели снова встретятся с удивительно сочной и точной прозой Владимира Штеле (Киль), увидят с неожиданной стороны – «Буколические сказы» - Игоря Гергенрёдера (Берлин), прочтут новую печальную повесть Юрия Кудлача (Ганновер). Открывается же «ВЕК ХХI» глубокой и остро современной ( редкое сочетание...) повестью Александры Свиридовой «Вздох рыбы на горе». Александра прислала мне этот текст из Америки со словами «мы не знакомы, но я чувствую, что Вы меня поймёте». Я, действительно, не слышала ранее её имени – велика Земля наша... Родилась Саша в Херсоне, где – цитирую – все государственные учреждения начинались на «хер» : «хермясо», «херуправление...» Киносценарист ( за плечами - более 20-ти картин), советник Стивена Спилберга по знаменитому фильму «Список Шиндлера», стипендиантка университета в Торонто. Мне – даже заочно, издалека – по душе ершистые люди: ознакомившись с моей рецензией на «Рыбу», Александра Свиридова немедленно ответствовала: «Поздравляю Вас: Вы меня не разочаровали...» Надеюсь, не разочаруют её и другие читатели Германии... Кроме того, в разделе прозы представлены «женские рассказы» Татьяны Розиной (Кёльн), Татьяны Окоменюк (Ольденбург) и Лидии Розин (Бонн) - они наверняка вызовут читательское сочувствие; затем психологический детектив Владлена Тарана (Берлин) и «короткий детектив» Беллы Крейниной (Кёльн). И ведь всего-то в её детективе 4 компьютерных страницы , а напряжение – как при чтении романа... Буквально в каждом абзаце версия поворачивается другой гранью, и опять всё в тумане... Кстати, при встрече я спросила Беллу, не играет ли она в шахматы, и услышала, как и предполагала, утвердительный ответ: работала тренером... И всё же самое главное в новом альманахе, на мой взгляд, поэзия. Мощная поэтическая палитра, более десяти больших подборок , среди них – отвечаю на Ваш вопрос – и мои новые стихи. (Альманах толстый, здесь я у авторов место не отнимаю.) Открывает «парад поэтов» Даниил Чкония (Кёльн), литератор, которого знают все, но при этом поэт, который тоже не публикует свои стихи в «своих» изданиях и тоже избегает публикаций как профессионально, так и морально сомнительного свойства. Поэтому его стихи в Германии найти нелегко... Илья Фаликов (Москва), поэт, эссеист, член жюри Антибуккеровской премии. В его подборке – стихи о Германии, написанные по живым впечатлениям, после пребывания здесь по приглашению Фонда Бёлля. Лариса Щиголь (Мюнхен), поэт своеобразный, жесткий, взыскательный к слову – и гармоничный в своей поэтической игре. Примерно так же можно сказать и о Марии Каменкович (Регенсбург), имея в виду совсем другую природу поэтической энергии, может быть, условно, конечно, духовно-религиозную. Разные почерки, разные судьбы... Классически точная, «тихая» (слышнее криков...) лирика Вадима Фадина (Берлин), интеллетуальная игра и печаль Демьяна Фаншеля (Кёльн), широкое сибирское дыхание одноимённого цикла Марины Гершенович (Дюссельдорф), горькая ирония (привкус обэриутства ...) Михаила Окуня (Аален), гости – Лариса Володимерова (Амстердам), кстати, поэтесса, получившая печатное благословение в литературный путь от Иосифа Бродского и ломающий ровную поступь стиха Леонид Ольгин (Антверпен). Нет, это ещё не все, но далее уже – иронический раздел, названный «мысли вслух»: в стихотворной форме здесь улыбаются Генрих Кац (Кёльн) и Михаил Давыдов (Нойштадт), в прозаической – Владимир Авцен (Вупперталь) и Соломон Ягодкин (Штутгарт)... - Ольга, я вот слушаю Вас и думаю: хорошо, конечно, что Вы так относитесь к своим коллегам по перу и всегда пропагандируете чужое творчество. Это тоже редкий дар, особенно в эмиграции... Но давайте говорить прямо: книга вышла. Значит, её нужно продавать. (Кстати, попутно, кто финансировал издание - снова Толстовский фонд, как и Ваши предыдущие проекты – две Антологии?) Так вот, есть ли в этом томе, кроме, конечно, хороших стихов и прозы, что-то необычное, чем можно привлечь особое внимание любителей литературы? - Мне кажется, есть. Сейчас расскажу, но прежде отвечу на вопрос о финансировании. Нет, на сей раз обошлось без Толстовского. Барсуков, днём работающий в технической фирме, а по вечерам и выходным – над книгами, оплатил издание ... из своей «фирменной» зарплаты. Ни цента – с авторов. Все они на днях получат по авторскому экземпляру. А Толстовский фонд, не могу, тоже попутно, не сказать, выпустил не так давно свой бюллетень, целиком посвященный писателям Мюнхена. Наконец-то, как и, в основном, в «ВЕК»-е - серьёзная литература на фоне захлестнувшей Германию графомании... Теперь – чем отличается наш альманах? Не только размерами... Во-первых, здесь есть рубрика «Вавилонская башня», объединившая переводы и эссе к ним. Давид Гарбар (Дуйсбург) рассказывает об удивительном человеке, Альбрехте Гаусгофере, участнике антигитлеровского заговора, и показывает свои переводы его «Моамбитских сонетов», написанных автором в тюремных застенках, в ожидании казни. Ирина Духанова (Штутгарт) приглашает восхититься стихами и личностью современного классика украинской поэзии Лины Костенко. Александр Барсуков (Гельзенкирхен) предлагает эксперимент: свой перевод малоизвестных миниатюр Картасара через два семантических фильтра. (Латиноамериканская литература всегда таинственна, а так – ещё более...) Кроме того, в альманахе присутствует раздел «Кабинет мемуаров», в котором историк Самсон Мадиевский (Аахен) документально, с фотографиями, открывает нам ещё одного, «неизвестного шиндлера»: «Папашу Вайдта», почти слепого немецкого предпринимателя, спасавшего евреев, нанимая их в свою артель в гитлеровском Берлине. В «ВЕК»-е, кстати, много фотографий. К тому же, альманах с любовью оформлен книжными графиками Виктором Лозенко (Гельзенкирхен) и Владимиром Марьиным (Ганновер). И по форме тоже книга напоминает альбом: издатель изготовил специальный пресс, чтобы мы могли без изменений в вёрстке включить в наш том первый выпуск уникальной литературной газеты «АКТ-САМИЗДАТ», издаваемой в Санкт-Петербурге поэтом Тамарой Буковской и художником Валерием Мишиным. Здесь – ещё десять авторов, уже из Северной Пальмиры. И, наконец, может быть, самое главное: у нас есть раздел эссеистики и критики. - И кого же вы рискуете критиковать? (Вот уж заранее сочувствую: «критикнёте» кого-нибудь, а он вас потом за это с головы до ног помоями обольёт...) - Критика нужна. Критика – это путеводная звезда литературы. Главное здесь не кого, а что и как... К сожалению, сейчас литературная критика почти отсутствует. Или приятельские (а то и покупные...) дифирамбы - или, действительно, мстительные помои, выливаемые на автора и не имеющие по-сути отношения к его произведениям... В альманахе же Гея Коган (Бремен) напоминает любителям стихосложения и «международных турниров» о самых простых законах поэтического ремесла, Татьяна Денисова (Бельгия) горячо вступается за букву «Ё» и вступает в спор с составителями одной, на её взгляд, слишком «прозападнической» российской энциклопедии, Юрий Кудлач (Ганновер) – вот образец критики, можно сказать, хорошего тона – преподаёт урок Минне и Игорю Полянским. Без оскорблений, без интриг, с симпатией к авторам книжки «Классическое вино» и с огорчением, что книжка не получилась, он доказательно опровергает абзац за абзацем... Еще в разделе – маленькое эссе Евгения Вербицкого. (Он никого не критикует, а восторженно рассказывает о своей поездке в Монтрё, к сыну Владимира Набокова.) И наконец – довольно резкие и местами спорные размышления о литературе в эмиграции Али Алиева (Шарлахберг). И это, на мой взгляд, хорошо, что спорные... В окончательных же выводах с автором не согласиться нельзя: «...Есть литература и литература. Любовь и долг, жизнь и смерть – темы абсолютного приоритета...» Я тоже думаю, что всем надоели пестрящие немецкими словами «хождения по амтам» и «истории болезней», которые пачками приходят в газеты и журналы, потому что авторы подобных рассказов полагают, что это и есть литература... Так, с помощью авторов, я уже стала специалистом по простате, досконально изучила операцию на носовой перегородке, сейчас вот знакомлюсь с увеличенной печенью... А литература – это именно любовь и долг, жизнь и смерть. Так было и будет всегда и везде. Приоритеты не меняются, когда писатели и читатели проходят таможню и оказываются по другую сторону границы. Тем более, что и границ в мире становится всё меньше... Собственно, это мы и хотели сказать альманахом «ВЕК ХХI». А уж как это у нас получилось – судить читателям... Газета «WESTI BW» ( N5 Октябрь 2003) «Петербургский альбом» Ольги Бешенковской «В Петербурге есть что-то потустороннее, спиритическое, будто его поделила на сферы влиянии дружелюбная мафия мифов… Петербург – город реминисценций и аллюзий. Они вошли нам не в память, а в поры» - написала Ольга Бешенковская в своей новой книге «Петербургский альбом». Два города были и есть в ее биографии – Штутгарт, где она живет сейчас, и Ленинград-Петербург, с которого собственно все и началось. В Ленинбурге, как иронично называет его Ольга, она родилась и закончила факультет журналистики ЛГУ. Там она написала свои первые стихи, стала печататься в самиздате, работала в многотиражке ЛОМО и в котельной кочегаром. Именно ей и её друзьям пришло в голову издать литературно-художественный журнал «ТОПКА» - орган Творческого Объединения Пресловутых Котельных Авторов. «Мы не могли изменить общество, но мы старались не изменять себе. Это утешает. Хотя жаль, что сила сопротивления истощила органы восприятия. Я вижу все цвета, десятки оттенков, но часто не замечаю обыкновенных прекрасных цветов» - так вспоминает это время Бешенковская в «Гимне любимому городу». С 1992 года Ольга живет в Германии, в Штутгарте. За это время у нее вышло три поэтических сборника на немецком языке. Причем речь идет не о переводах, а о книгах изначально написанных по-немецки. Помимо этого, она читала лекции в университетах Германии, выступала на радиостанции «Свобода» под рубрикой "Писатели у микрофона", редактировала толстый журнал «Родная речь», который, к сожалению, из-за финансовых трудностей канул в Лету, и даже стала членом Союза немецких писателей. Бешенковская не только пишет стихи на немецком языке, но и учит местных детишек поэзии и журналистике... Однако Петербург навсегда остался для нее особенным городом. «Когда я приезжаю в Петербург, вдруг все возвращается: и запахи, и рифмы, и предвкушение чуда, которое, собственно, уже произошло: ведь покидала я Ленинград…». Наш корреспондент встретилась с поэтом и задала ей несколько вопросов о той и нынешней жизни. - Ольга, с каким чувством вы вспоминаете тот прежний Ленинград, где вы когда-то издавали журнал «ТОПКА» и работали в многотиражке ЛОМО? - Воспоминания не всегда правдивы, потому что очень легко перепутать оттенки. И сожаление о собственной юности, когда ты был молодым и красивым, принять за ностальгию по стране. Я думаю, что мы правильно делали, раскачивая ту лодку, которую нужно было раскачать. Впрочем, то, что было принято в это время - «поэт в России больше, чем поэт», быть может, и благородно, но обедняет поэзию. Слишком много внимания уделялось социальным моментам. Один из плюсов эмиграции в том и состоит, что люди, наконец, получили возможность сосредоточиться на своей частной жизни. В России они этого были лишены. - А что собой представляет русская литература в Германии? - Еще Цветаева заметила в свое время: «Кто только не пишет рассказов и стихов в эмиграции! Домашние хозяйки, бухгалтеры, юноши, не знающие, чем заняться...» Трагедия эмиграции в том, что люди, получившие в России образование, здесь оказались абсолютно невостребованы и не знают, как себя выразить. И вот они уже воображают себя писателями, вспомнив российское клише о том, что занятие литературой – это престижно. Так ты просто получатель социальной помощи, а так – уже писатель. Но литература – это профессия, как и всякая другая, ей нужно посвятить жизнь... - Так что хорошей русской литературы в Германии нет? - Есть фамилии, которые не сходят со страниц газет, всегда одни и те же. Причем не всегда это писатели, часто просто - активные участники общественной жизни. И в то же время в Германии работают прекрасные авторы, о существовании которых никто не знает. Например, книги Михаила Безродного выходят в Петербурге и даже стоят в шорт-лист Буккера. Из Москвы приехал замечательный литературовед Вадим Перельмутер, из Киева – Сергей Соловьев, в Кельне живет Сергей Болмат, о публикациях которого говорит вся Москва. - Вы ведете литературную студию в школе неподалеку от дома. Как можно научить писать стихи? - Учитель литературы – это твой первый слушатель. Он в состоянии дать правильный совет, потому что автора, даже самого талантливого, иногда подводит интуиция. Я сама прошла через многочисленные ЛИТО и мастерские и понимаю, как важно найти старшего друга. Не менее серьезно, чтобы начинающий поэт не заболел тщеславием, как это случается у графоманов. И, конечно, мне хотелось бы объяснить моим детишкам, что «чукча не только писатель, но и читатель», и лучшая учеба – это чтение хороших образцов. Из четверых ребят, приходящих ко мне на занятия, только один слышал о том, кто такой Гете. И даже он посчитал его стихи старомодными. Правда, когда я принесла томик поэта в класс и прочитала его произведения, не назвав автора, они восхитились: «Это Ваши? Как хорошо написано!»... Кстати, буквально несколько дней назад вышла из печати наша книга «Augen Blick Herz Rot», где собраны стихи юных поэтов – моих учеников и двух «фотографинечек» - учениц Алексея Кузнецова... Но об этой книге разговор в другой раз, а сейчас хотелось бы представить читателям «Петербургский альбом» Ольги Бешенковской. Этот сборник написан и издан отнюдь не для любителей так называемых «альбомных стихов». Петербург в нем совсем не похож на лакированные открытки. Кстати, и оформление книги выдержано в типичном для города строгом стиле. В издании использованы только черно-белые непарадные иллюстрации и фотографии. «Книга эта, при всей ее правдивой жестокости, представляет собой апофеоз любви и не случайно заканчивается патетической кантатой, посвященной 300-летию Санкт-Петербурга, выстраданным и горьким пафосом «наследников барокко»,- так отозвался о сборнике доктор филологических наук Борис Аверин в своем вводном слове. Два других предисловия написаны не менее знаменитыми в литературном мире людьми – филологом и литературоведом Ефимом Эткиндом и главным редактором журнала «Нева» Борисом Никольским. «Петербургский альбом» - в какой-то мере является для автора сборником избранного, в нем впервые соединены вместе стихи, эссе и воспоминания из разных книг. Причем проза Бешенковской также элегантна и точна, как и ее поэзия, что не всегда удается большим поэтам. У Ольги - это получилось. Может быть, потому что она очень бережно относится к слову, не терпит пустых и пошлых фраз. Поэтому читать ее книги - подлинное наслаждение. Ирина Фролова ЧИК - Приложение к газете «Русская Германия» ( N35 01.09 – 07.09 2003) Ирина Фролова (Штутгарт): «Единственная иностранка в Союзе немецких писателей» „Господи, как я ненавижу людей! Особенно немцев и евреев. Нет, все-таки евреев и немцев... Впрочем, и русские с их хитрожопыми лицами были не лучше. Но евреи и немцы...» С это фразы начинается „Viehwasen 22“ Ольги Бешенковской. «Ого, - прочитала я, честно говоря, не слишком внимательно «Дневник сердитого эмигранта» в Интернете и призадумалась. Это каким же образом, человек написавший подобные строки, очутился в Германии? И решила навестить автора, благо живем мы, как оказалось, в одном городе. Многим читателям представлять Ольгу Бешенковскую не нужно. Они знают и любят ее прекрасные стихи. Другим нужно, но сделать это не так легко, как кажется. Напишешь о ней банальное - «поэтесса» и тут же наткнешься в том же «Viehwasen» на ироничное: «Поэтесса» в России звучит как-то неуместно, получается что-то вроде салонного «кес-кес-э» на строительстве Беломорканала...» Поэтому представим Ольгу так, как это обозначено в ее книгах – «известный петербургский поэт и эссеист». С 1992 года Бешенковская живет в Германии. За это время у нее вышло три поэтических сборника на немецком языке. Причем речь идет не о переводах, а о книгах изначально написанных по-немецки. Помимо этого, Ольга читала лекции в университетах Германии, выступала на радиостанции «Свобода» под рубрикой "Писатели у микрофона", редактировала толстый журнал «Родная речь», который, к сожалению, из-за финансовых трудностей канул в Лету, и даже стала членом Союза немецких писателей. Бешенковская не только пишет стихи на немецком языке, но и учит местных детишек поэзии и журналистике... - Оля, а как все-таки получилось, что человек, написавший о «ненависти к немцам и евреям», приехал в Германию? - Не нужно понимать эту фразу буквально. Это просто аллюзия к уже созданным произведениям. Чайковский, например, написал письмо к брату, где были такие строки: « Господи, как я ненавижу людей. Как бы мне хотелось на старости лет оказаться на необитаемом острове!» Известны замечательные стихи Константина Бальмонта, оказавшегося в эмиграции: « Я ненавижу человечество, я от него бегу спеша. Единое моё отечество - моя бессмертная душа». „Viehwasen 22“, которое вы цитируете, литературное произведение, эссе, а не газетная статья. Это - проза поэта, жанр совершенно особый, всегда полный реминисценций, и отнюдь не предназначенный для так называемого массового читателя. Критики рассматривали эту фразу как прием, эпатирующий публику и заставляющий углубиться в чтение. И только некоторые эмигранты поняли ее дословно... - И все же повторю свой вопрос. - Германия для меня - страна не случайная. Я с юности увлекалась идеалистической философией, и моими родными книгами были произведения Шопенгаура, Юнга и Фрейда. Для меня это была родина не Гитлера, а философской мысли. - Но было какое-то отличие от той Германии, которую вы себе мысленно представляли? - Естественно. Тех, к кому я ехала, уже нет. Конечно, те же ландшафты, что видел Гегель, вижу и я, но… Многие иллюзии разбились. Страна, в которой живешь, не та страна, о которой мечтаешь. - Вы написали довольно горькие строки об общежитии, где жили вначале. Неужели это было столь мучительно? - Наверно, в страшном сне все это может присниться. Мы жили там три года, и казалось, так будет всегда. Я человек молчаливый, люблю одиночество, а условия общежития этому не очень способствуют, тем более что евреи по своей ментальности - народ шумный, говорливый и темпераментный. Это, конечно, мешает работе. Хотя на самом деле писать можно в любых условиях, даже живя втроем в тринадцати метрах. Потом не забывайте, мы приехали в начале 90-х годов, когда никакой русской жизни в Германии не было, и немцы на нас оглядывались с удивлением, абсолютно не зная, что с нами делать. С другой стороны в этом самом «хайме» я начала серьезно учить немецкий язык. А как писатель может освоить язык? Пытаться на нем писать. Я стала делать записи, из которых потом выросли три книжки на немецком. - Вы просто переводили стихи с русского на немецкий? - Да нет, по-моему, это изначально неправильный подход. Язык – зеркало психологии, и поэзия в Германии совершено другая, чем в России. Здесь, например, очень популярна танка, японская форма трехстишия. И когда я перевожу свои рифмованные стихи на немецкий, их могут воспринять, как Schnee von gestern, привет от Гете – то есть, нечто весьма старомодное. Поэтому я пыталась выразить сразу по-немецки свои чувства. - Как это можно сделать, не зная в совершенстве язык, мне не совсем ясно. - Задам встречный вопрос. Вот Вы можете написать сейчас статью в немецкую газету? - Могу. Но это будет плохо и малопонятно. Потому что даже на сочинение делового письма уходит немало сил и все равно нет уверенности, что оно составлено верно. - Строгую форму таких писем я тоже никак не могу освоить, у меня все время выходит рассказ или фельетон. Что же касается стихов, то это мне близко. Вот я, например, уже год занимаюсь английским, и, кажется, смогла бы написать на что-то смешное на языке Шекспира... Свои первые стихотворные пробы я показывала местным приятелям. «Да,- говорили они, - это хорошо и интересно. Но это русское мышление.» Однако после того, как вышел второй поэтический сборник, меня приняли в Союз писателей Германии. - А прозу вы пробовали печатать? - В Антологию юмористических рассказов, изданную не так давно в Германии, вошел один мой рассказ. Но с прозой намного сложнее. Я потрачу силы и время, однако все равно это будет лишь жалкая тень по сравнению с моими русскими эссе. Вообще эта тема для меня - пройденный этап. После того, как я поняла, что могу писать по-немецки, это стало неинтересно. Я всегда ухожу от того, что умею. С тех пор я в течение трех лет редактировала журнал русских писателей и по десять часов в день читала манускрипты, приходящие со всех концов Германии. - И что собой представляет русская литература в Германии? - Еще Цветаева заметила в свое время: «Кто только не пишет рассказов и стихов в эмиграции! Домашние хозяйки, бухгалтеры, юноши, не знающие, чем заняться...» Трагедия эмиграции в том, что люди, получившие в России образование, здесь оказались абсолютно невостребованы и не знают, как себя выразить. И вот они уже воображают себя писателями, вспомнив российское клише о том, что занятие литературой – это престижно. Так ты просто получатель социальной помощи, а так – уже писатель. Но литература – это профессия, как и всякая другая, ей нужно посвятить жизнь... Например, все стали писать воспоминания. Как гражданин, но не как редактор и поэт, я это поддерживаю. Если человек вспомнит свой жизненный путь, напишет об этом, то такой томик стоит издать и хранить в семье, чтобы его прочитали дети и внуки. Но с другой стороны все это мне слали в журнал, а любое издание – это деньги, коммерция. И когда я получаю огромную папку воспоминаний от бывшего главного врача и мягко ему предлагаю: «Давайте сделаем из этого маленький рассказик», то он начинает сердиться: «Да, что Вы! Я читал своим коллегам, им всем очень понравилось». Ну, так пусть они и издают! И с поэзией та же история. В России были поэты, которых называли «датскими» - они писали в газетах к датам. Здесь - тоже самое, но с другим знаком : не к 7 ноября, а к Пуриму... - Так что хорошей русской литературы в Германии нет? - Есть фамилии, которые не сходят со страниц газет, всегда одни и те же. Причем не всегда это писатели, часто просто - активные участники общественной жизни. И в то же время в Германии работают прекрасные авторы, о существовании которых никто не знает. Например, книги Михаила Безродного выходят в Петербурге и даже стоят в шот-лист Буккера. Из Москвы приехал замечательный литературовед Вадим Перельмутер, из Киева – Сергей Соловьев, в Кельне живет Сергей Болмат, о публикациях которого говорит вся Москва. - И насколько этот поэтический мир отличается от того мира ленинградского самиздата, где вы когда-то издавали журнал «ТОПКА» и работали в многотиражке ЛОМО? С каким чувством вы вспоминаете ту жизнь? - Воспоминания не всегда правдивы, потому что очень легко перепутать оттенки. И сожаление о собственной юности, когда ты был молодым и красивым, принять за ностальгию по стране. Я думаю, что мы правильно делали, раскачивая ту лодку, которую нужно было раскачать. Впрочем, то, что было принято в это время - «поэт в России больше, чем поэт», быть может, и благородно, но обедняет поэзию. Слишком много внимания уделялось социальным моментам. Один из плюсов эмиграции в том и состоит, что люди, наконец, получили возможность сосредоточиться на своей частной жизни. В России они этого были лишены. - Вы ведете литературную студию в школе неподалеку от дома. Как можно научить писать стихи? - Учитель литературы – это твой первый слушатель. Он в состоянии дать правильный совет, потому что автора, даже самого талантливого, иногда подводит интуиция. Я сама прошла через многочисленные ЛИТО и мастерские и понимаю, как важно найти старшего друга. Не менее серьезно, чтобы начинающий поэт не заболел тщеславием, как это случается у графоманов. И, конечно, мне хотелось бы объяснить моим детишкам, что «чукча не только писатель, но и читатель», и лучшая учеба – это чтение хороших образцов. Из четверых ребят, приходящих ко мне на занятия, только один слышал о том, кто такой Гете. И даже он посчитал его стихи старомодными. Правда, когда я принесла томик поэта в класс и прочитала его произведения, не назвав автора, они восхитились: «Это Ваши? Как хорошо написано!»... - Вы настолько адекватно воспринимаете немецкий язык, что можете уловить фальшь в стихосложении? - Я адекватно воспринимаю стихи. Наверное, доклад по физике мне был бы малопонятен. Причем, и на русском тоже... А на поэтические вечера я ходила через год после приезда в Германию и могла оценить услышанное. Это относится, как мне кажется, ко всем профессионалам. В Штутгарте каждый день читаются лекции, предназначенные для врачей, ученых, инженеров, и специалист, даже не в совершенстве владеющий языком, может найти для себя массу интересного. Обилие русской жизни в Германии в этом отношении не всегда полезно. Конечно, приятно пойти на вечер российских артистов и пообщаться с врачом на родном языке. Но с другой стороны, люди сами строят вокруг себя гетто и никак не контактируют с той страной, в которой живут... Начав статью с цитаты из «Дневника сердитого эмигранта» было бы логичным закончить ее тем же. Откроем последнюю страницу «Viehwasen 22»: «Знаю: Родина - миф. Где любовь – там и родина… Что ж Не вдохнуть и не выдохнуть, если ноябрь и Россия… Лист шершавый колюч, как в ладони уткнувшийся еж, И любой эмигрант на закате речист, как Мессия… … Зная: Родина – мир… Где любовь – там и родина… Но И любовь – там, где родина… Прочее – лишь любованье… Как темно в этом космосе…/ Помните, как в «Котловане»…/ А в России из кранов библейское хлещет вино…» Ирина Фролова (Штутгарт) PS. Позже в Союз писателей Германии получили возможность вступить по своим русским книжкам некоторые русскоязычные писатели в других Землях. В Баден-Вюртемберг приём был и остаётся возможен только по книгам, написанным изначально по-немецки и в Германии изданным. Земельная писательская организация консервативна. «Рейнская газета» ( РГ N13 31.03 – 06.04 2003) Ирина Они (Дюссельдорф): МЫ И РИФМЫ 15 марта в Дюссельдорфе состоялся большой поэтический турнир, в жюри которого по традиции была приглашена известная поэтесса Ольга Бешенковская. Она же склонила редакцию газеты к поддержке турнира и привезла с собой дипломы и подарки от «Русской Германии». Встретив Ольгу в Дюссельдорфе, я не удержалась от вопросов и серьёзных, и каверзных... - Ольга, а Вам-то зачем все эти поэтические турниры? Неужели профессиональному поэту не скучно прослушивать такое количество не слишком умело зарифмованных слов? Или Вас это забавляет? - Понимаете, я всегда бережно отношусь к любой, даже самой маленькой одаренности, категорически не приемлю чванства, которое часто свойственно как раз тем окололитературным деятелям, которые сами недалеко ушли от начинающих разрушителей российской словесности... Так третьеклашка задаётся перед первоклашкой. А потом ведь как бывает: прослушаешь, скучая, километровый вирш – и вдруг : рифма... Одна, но какая! Иногда дилетанство перехлёстывает за грань почти-гениальности... Вот и на дюссельдорфском турнире. От рифм было, признаюсь, поначалу просто тошно. Дело в том, что устроители, неутомимые, кстати, люди, у Рафа – ну, просто атомная энергия, остановили свой выбор на строчке Бориса Чичибабина «Поэт – как малое дитя...» как на девизе турнира. И большинство участников пошли на поводу и у ритма, и у первоисточника, а «дитя» рифмовалось в 45 из 50-ти случаев с «шутя». Михаил Давыдов из Ганновера, участник турнира, даже предложил со сцены, шутя, дать специальную премию тому, кто без «шутя» обойдётся... И вдруг Валерий Валесов (Франкфурт на Майне) произнёс, что поэт как дитя капризен, а рифма – что бы Вы думали, вернее, кто бы Вы думали, нет, ни за что не догадаетесь – Фонвизин... И жюри сразу проснулось... Первым проснулся, конечно, Андрей Кучаев, профессиональный сатирик, а за ним и Толя Кутник, человек с особым чутьём на фонетические колебания воздуха, и все остальные: лирик Александр Зимин, человек мягкий и доброжелательный, юная Света Кабанова, как и Зимин, трепетно относящаяся к своему «судейскому вердикту», и Галина Педаховская, редактор газеты „Neue Zeiten“, буквально сбивавшаяся с ног при подготовке турнира и гостеприимной встрече каждого, кто приехал в Дюссельдорф, а приехали участники со всех концов Германии... И ещё одна рифма, вернее, весь контекст меня очаровали, правда, это было внеконкурсное выступление, концертный номер, чтобы слушатели от «дитя-шутя» отдохнули... Дюссельдорфский дуэт Клавдия Лейбова - Вячеслав Жаровский сочинил и исполнил песню в духе „Purem-Spiel“: о том, как легендарная Эстер «к царю взобралась на софу, скрывая пятую графу, как это было и в родном СССР»... А Вы говорите: не скушно ли... - Ну хорошо, Ольга, убедили, Вы ведь – педагог, у Вас и в Ленинграде была школа для «малых детей» - поэтов, в знаменитом кафе серебряного века «Бродячая собака», об этом ЛИТО по сей день в интернете вспоминают, но там были, действительно, дети, одарённые школьники, а здесь – мягко говоря, взрослые люди, чаще всего – пенсионеры... Вы считаете, что поэтов можно «выращивать»? - Из детей – безусловно. В Лицее пушкинской поры стихосложение преподавалось как предмет, Дельвиг и Кюхельбеккер стали поэтами. И Пушкина питала эта духовная среда. Со взрослыми, конечно, непросто. Если пенсионер не понимает разницы между поэзией и версификацией, то это, как говорится, уже надолго... Кант как-то заметил, что интеллект – это совокупность комплексов. Нет интеллекта – и комплексов, ну, абсолютно никаких... – Вперёд, товарищи, в борьбе проложим грудью путь себе, любимому... Собственно, всё зависит от импульсов творчества, от того, почему человек взялся за перо... - И ведь, действительно, почему? Что, по Вашему мнению, заставляет бывших советских инженеров, врачей, учителей, бухгалтеров, аптекарей – самых что ни на есть нормальных людей, заниматься стихосложением? Может быть эмигрант тоже – «как малое дитя», и это сближает его с поэтом? - Дитя -то, конечно, дитя, учится говорить – на другом языке, ходить - по чужой стране... Но причина массового стихотворчества, которое можно почти буквально назвать «стихийным бедствием», мне кажется, вполне конкретна. Люди, оставшись без работы, чувствуют себя униженными, ненужными обществу. Помните: «Поэт в России больше, чем поэт...» Занятие литературой было престижным в самой читающей, без кавычек, стране... (Что читающей – это уже совсем другой вопрос... Впрочем, колхозные повести, как показало время, ничуть не хуже триллеров с киллерами. И вообще я как-то пошутила, что раньше – это ещё до революции – писатели были гениальные, а теперь пошли какие-то генитальные...) Простите, отвлеклась... Так вот я думаю, что стихи пишут от неприкаянности. И тогда человеку можно помочь. Ну хоть посочувствовать. Но если в ход вступает тщеславие, опьянение от «успеха» (в кавычках, потому что под успехом подразумеваются бурные аплодисменты друзей и родственников или , как я это называю, «синдром зеркальной гениальности»: я хвалю тебя, а ты меня), это уже случай безнадёжный... Такие «пииты», и их, увы, немало, других не слушают и даже книг не читают, упиваются только собой... Здесь я, как говорится, умываю руки... И не только я. Даже всетерпеливый Даниил Чкония, несмотря на свой огромный опыт литературного консультанта при Союзе писателей ещё СССР... (Собственно, таким совет профессионала не нужен, скорее, наоборот: профессионалы мешают им самоутверждаться, на пустом месте это было бы значительно легче...) - Ольга, а что это, кстати, за советская гигантомания: «всегерманский турнир», даже я видела где-то в рекламе «международный турнир»... Это что: «графоманы всего мира, объединяйтесь»? .. - Я бы всё же простила устроителям этот, как говорят сегодня, «пиаровский ход». Ведь если хоть по одному участнику из нескольких стран – то турнир уже вроде бы и международный... Формально...А свои стихи прислали любители и из Израиля, и из Америки, и из Украины, и некоторые из них были честно отмечены жюри. (Другое дело, что, если, скажем, объявляется фамилия автора и за ней следует торжественное «Санкт-Петербург», а такой чепухи и в «родной Германии» предостаточно, не стоило за ней на крыльях Аэрофлота лететь, ну, что поделаешь...) А уж всегерманский – это абсолютная правда, без иронии. Когда осенью в Мюнхене проходил фестиваль профессиональной поэзии, меня попросили задержаться и «пожюрить» вместе с Тамарой Жирмунской и Виктором Фишманом отборочный турнир Баварии. И там, также, как вчера в Дюссельдорфе, было празднично, многолюдно, Марк Тартаковский и Анатолий Хайкин вели Вечер так корректно, интеллигентно, остроумно... - А у нас в Дюссельдорфе ? (Вопрос, что называется, на засыпку...) - Да здесь физически у Рафа Айзенштадта была возможность только объявлять фамилии выступающих: подумайте только – больше пятидесяти участников! Гамбург – четверо, Берлин – трое, Ганновер – четверо, Дюссельдорф, «хозева поля» - шестеро, из Бремена, Мюнхена и Нюрнберга – целые команды... Кстати, в Нюрнберге существует ЛИТО с чудесным названием «НЛО»: Нюрнбергское Литературное Объединение, организованное Анатолием Гринесом. НЛО выпустило свою книжку. И вот, представьте себе, все рекорды из «Книги Гринеса» - на сцене: Николай Котляр, Татьяна Свирская, Александр Волохонский, Илья Шеркер, Маргарита Чибисова, Григорий Лельгант, это ещё далеко не все... - Вы с таким увлечением рассказываете, что я вспоминаю Анну Андреевну Ахматову, как она полушутя-полусерьезно утверждала, что Игнатий Лебядкин – трагикомический герой «Бесов» Достоевского – писал замечательные стихи. Помните: Любви пылающей граната Лопнула в груди Игната. И вновь заплакал горькой мукой По Севастополю безрукий. Очевидно, она имела в виду, что капитана Лебядкина так переполняли чувства, что несмотря на низкую форму, в которую он их облекал, в его стихах есть самое важное для поэзии – непосредственность, свежесть и даже высокое содержание. Многие в совершенстве владеют формой – и мелют вздор. Как я понимаю, среди Ваших «малых детей» профессионалов нет, а есть ли среди них лебядкины? - Безусловно. Например, Яков Магаршак. И фамилия симпатичная – что-то вроде «магарыч с маршаком», и внешность вызывает улыбку, и он это понимает, и подыгрывает... В точном соответствии с темой конкурса вышел на сцену в слюнявчике (не поленился на нём вышить: «слюнявчик поэта»), с бутылочкой молока, увенчанной соской, и развернул гигантский рулон манускрипта...Живые, неожиданные слова, смех в зале... И – бурные аплодисменты. Чем не лебядкин? Хотя больше, конечно, пончиков, сиропчиков и незнаек : Наш сиропчик был голодный – Проглотил утюг холодный... Между прочим, все мы в детстве играли в литературную игру «буримэ», так почему же не позволить взрослым поиграть в детей? Кому от этого хуже? Другое дело, что поэтический турнир – это, разумеется, не турнир поэтов, в нем принимают участие все желающие. Кстати, и несколько вполне профессионально пишущих забрели, как говорится, на огонёк: например, Гея Коган, руководитель бременского ЛИТО. Из Бремена же пришли стихи драматурга В.Раздольского и насыщенные верлибры Г.Грохольского. Берлинец Л.Бердичесвский тоже руководит ЛИТО, оно – при общине. И вообще, даже в том самом грустном случае, когда речь идёт об абсолютном графоманстве, стоит вспомнить слова советского поэта: Как обидно и горько звучит «графоман» Для поэта и для музыканта. Графоман – это труженик, это титан, Это гений, лишенный таланта... - Стало быть, Вы твёрдо– за?..За – турниры, конкурсы, литературные ансамбли песни и пляски?.. - Для людей это отдушина. Что-то вроде рифмованного КВН, потому, думается, и захватил турнир пол-Германии. А вот эпигоны звучат скушно, даже если владеют основами версификации... Вообще в эмиграции трудно условиться о критериях: здесь всё сдвинуто, художественная самодеятельность часто величается искусством, клубы вроде тех, что были при жилконторах, - театрами, воинствующий китч захлёстывает и подминает всё остальное... Но – вдруг... И выходит на турнире с гитарой, и исполняет оперным голосом мудрые, афористичные, пронзительные стихи восьмидесятилетний Рафаэль Шик... И можно простить после этого всех «малых детей», которые не ведают, что творят... - Ну а кому из «малых детей» достались титулы и награды и призы «Русской Германии»? - Знаете, вот это даже как бы не так важно. Я в таких случаях недоумеваю как старик Хоттабыч на футболе. – Почему все они гоняются за одним мячом? Давайте каждому дадим по мячу ... Во всяком случае, каждый второй – отмечен. И автор романса Владимир Марченко (Дюссельдорф), и почти все нюрнбергцы, включая профессионально относящегося к слову Валентина Лившица, приславшего стихи с земляками, и Григорий Галич (Гановер), человек с такой вот обязывающей фамилией... Неплохо выступил и Эдуард Каган (тоже Гановер), а я еще отметила интересную форму прозы с внутренними рифмами – Евгений Каган... Безусловно, в числе лучших никому неведомый Станислав Львович из Берлина, потом пошёл «гамбургский счет» – М.Колчинский, Ф.Золотковский, В.Кетов (Гамбург)... Предельно искренняя Клара Писковер (Штутгарт). Кто еще? Конечно, В.Куратовский. Еще – Дина Изриль, переехавшая в Берлин и приехавшая оттуда. Разумеется, афористичный Марк Хайкин из Вайдена. – Не путать с Анатолием Хайкиным из Мюнхена, тоже победителем. Одна из самых юных участниц – Елена Верник (опять Мюнхен). И еще один мюнхенец – Марк Хабинский. В прошлом он харьковчанин, земляк Бориса Чичибабина. И хорошо, искренне сказал, вспоминая свою жизнь и его: «Я – журналист затурканный, а он – затравленный поэт»... Надо быть честным человеком, чтобы понимать разницу... И еще ему принадлежит крик души из этого же конкурсного стихотворения: «Но надет на поэтов-любителей строгий намордник, ибо негде в Германии людям печатать стихи»... Так что пусть звучат в Германии всевозможные турниры и конкурсы, пусть поэты-любители приносят радость себе и публике, которой, между прочим, набирается целый зал. И главного приза даже при всех накладках заслуживают организаторы турнира: сто телефонных разговоров, сумашедший дом в доме, договорённость с дешевой студенческой гостиницей, пироги и торты для всех – «от лучших хозяек Дюссельдорфа», лотерея, спонсорские призы – от русской парикмахерской и бесплатные путевки от «Виктории-райзен»... Обо всём этом надо было позаботиться. Я там два дня побыла – и то голова кругом. Уже «Айзендорф с Дюссельштадтом» начала путать... А самое трогательное произошло на второй день на платформе, я ехала в Дуйсбург на день рождения к знатоку Библии, даже внешне похожему на библейского пророка, доктору Д. Я. Гарбару. Наконец-то, свежий ветер в лицо, никаких стихов – всё, организм больше не воспринимает, перенасыщен. И тут вдруг одна дама, так, как будто это еще вчера, и мы ещё там, в зале, обращается ко мне с места в карьер: «Ну уж Вы-то понимаете, что все решения жюри всегда субъективны?..» Да, отвечаю уже из последних сил, переставая понимать, где я нахожусь, и решения Нобелевского комитета – тоже... Понимаете, она же, видно, всю ночь переживала, не спала, мысленно она всё ещё на турнире... - Ольга, а Вашему собственному творчеству не вредит такое тесное общение с «малыми детьми»? - А я по-Вашему кто?.. Чичибабин-то как раз и имел в виду, полагаю, не инфантильность, а принципиальный идеализм, профессиональную и человеческую открытость... Газета «Русская Германия» (N 52 22.12 – 28.12 2003) Ирина Фролова: Штутгарт / Книга Откуда появляются стихи? Этот необычный проект придумали пастор евангелической общины, учитель, фотохудожник и поэт. И примечателен он не только тем, что эти две книги написали очень талантливые ученики самой обыкновенной штутгартсткой школы. Непосредственное отношение к этим сборникам имеет поэт и журналистка Ольга Бешенковская, постоянный автор нашей газеты. В городской Uhlandschule она учит немецких детишек, как писать стихи… - Uhlandschule – это не гимназия, а так называемая «основная школа» (Hauptschule),- рассказывает Ольга.- И будущее детей, которые попадают в такие школы, можно просчитать заранее: они становятся дешевой рабочей силой, как когда-то ПТУшники в бывшем Советском Союзе. Между тем, ребята могут быть очень способными, а родители этого не замечают, потому что работают с утра до ночи и у них уже не остается времени для собственных детей. Такие дети нуждаются в особой поддержке. Пастор местной церкви Мартин Фрай (Martin Frey) и учитель Uhlandschule Андреас Рингель (Andreas Ringel) поняли это, и родилась идея открыть в школе творческую студию, где я стала вести литературные занятии, а Алексей Кузнецов - уроки фотографии. Сейчас из печати вышли книги «Augen Blick Herz Wort» и «Rot trifft Grün» - итог нашего совместного творчества. Причем во втором сборнике опубликованы не только стихи и фотографии наших учеников, но и их первые журналистские работы – интервью с людьми, которые живут или работают в Штугарте-Рот ( это название городского района). - На презентации в городской библиотеке, вы сказали, что каждый может научиться писать стихи. Неужели всерьез в это верите? - Представьте себе, верю... Нужно только пробудить фантазию ребенка, подвигнуть его к этому занятию. Ведь раньше любой образованный человек умел написать посвящение в поэтический альбом. И эти строки бывали даже талантливыми. Из стен Царскосельского Лицея вышел не только великий Пушкин, но и «поэты второго плана» Дельвиг и Кюхельбекер. Очень неплохие поэты, между прочим. Лицей давал настоящее, глубокое классическое образование, и не только в области стихосложения. Я недавно снова побывала в Царском Селе и в который раз удивилась, увидев рисунки лицеистов. Там выставлены, на мой взгляд, квалифицированные работы, оцененные … «неудовлетворительно». Дело в том, что лучшие работы не сохранились, но если сейчас организовать выставку этих «неудовлетворительных», я думаю, они бы произвели сильное впечатление на современных зрителей. -… которые рисовать не умеют, впрочем, как и писать стихи? - Упражнения в живописи судить не берусь, а вот стихи наши современники пишут, и, к сожалению, очень часто плохие. Потому что многие ленятся читать и не хотят учиться. Этим и страшен графоман: он не интересуется тем, что сочинили люди до него или параллельно с ним, для него значение имеет творчество только одного поэта, себя любимого. Я же стараюсь объяснить ребятам, что «чукча не только писатель, но и читатель», и лучшая учеба – это чтение хороших образцов. Я читаю им стихи, произведения немецких авторов. - Знаете, мне всегда было непонятно, как можно научить поэзии. - Конечно, поэтический талант, он или есть - или его нет, а научить можно только основам версификации. С другой стороны, учитель литературы – первый слушатель поэта, который в состоянии дать ему какой-то совет. Я сама прошла через многочисленные ЛИТО и мастерские и понимаю, как важно найти старшего друга. Не менее серьезно, чтобы начинающий поэт не заболел тщеславием, как это случается у графоманов, и умел достойно относиться к критике. - Надеюсь, ваши дети графоманами не станут. - Думаю, что нет. Тот, кто начинает писать стихи с детства и попадает в руки педагога, учится читать книги, а это претит графомании. Сейчас четверо моих учеников перешли из Hauptschule в другие школы, и речь идет о том, чтобы создать районное творческое объединение. Особенное внимание мы бы хотели уделить ребятам из социально бедных и неблагополучных семей. « Эти дети фантастически талантливы. Они сочиняют стихи, рисуют, фотографируют, играют на рояле, разыгрывают спектакли,- пишет Ольга Бешенковская в предисловии к книге «Rot trifft Grün».- И мы, взрослые, не вправе упустить этот духовный порыв и должны помогать ребятам, терпеливо и деликатно». (Перевод с нем. И.Ф.) На снимке: талантливые школьники Uhlandschule – авторы книги. ГАЗЕТА «ВЕДОМОСТИ» совместно с еженедельником «Новая газета» ( Дюссельдорф, N18 13/08 – 26/08 2001) ЕВГЕНИЙ ДВОРЕЦКИЙ: …ВЫСШАЯ ПРАВДА ДУШИ Журнал ушел тихо, как принято говорить в уважающих себя домах, — по-английски. Не хлопнул дверью, не бросил через плечо: «до скорого» или там «до послепоспослелезавтра». Осторожно притворил за собою дверь, никого не побеспокоив на прощанье: он выполнил свое предназначение, отдал должное всем, кому это было очень важно и очень нужно — и читателям, и писателям. Автоматом я ждал его в положенный срок, а его не было. И оказалось, что мне, и, может, не только мне, теперь чего-то не хватает в этой жизни. Теперь я перелистываю давно прочитанные книжки «Родной речи». Толстые книжки — целый срез современной литературы, изложенный объективно и планомерно. В нем представлены и профессионалы, живущие в Германии, и зажжены новые имена. Задерживаюсь на черно-белых фотографиях авторов. Красивые и умные лица. Не на доске почета — никто не глядит в сторону, смотрят глаза в глаза, тая или не тая вопрос: а как тебе написанное мной? Люди, не накопившие, наверное, денег, но богатые серебром родной речи. А вот двенадцатый номер, двенадцатый и... последний. Особенный, в нем только стихи. Фактически это антология русской поэзии современной Германии. Под одной обложкой собраны сто двадцать авторов — сто живущих здесь и двадцать гостей. Их голоса звучат громко и убедительно. Поэтично. Хороший журнал всегда хороший собеседник. Теперь его нет. Пока или совсем. Но есть человек, который его создал, делал. Хороший человек — поэт. Замглавного редактора Ольга Бешенковская, чьи стихи и прозу я читал с удовольствием. Это она отбирала драгоценные голоса и позволяла им прозвучать. Теперь мне захотелось услышать ее голос. Получил разрешение задавать вопросы. Разные... — Ольга Юрьевна, девять лет в Германии — достаточный срок, чтобы начать писать на немецком языке? — Это вы о том, что одно из названий моего большого произведения выглядит так: «Viehwasen 22»? «Zwei Sprachen – Zwei Farben» же — сборник стихотворений и прозы. Пусть не отпугивают немецкие слова: вся проза по-русски, а стихи на обоих языках. Конечно, я всегда писала на родном, а в Германии тоже разделяют два понятия родины: das Vaterland, но die Muttersprache... Ибо и здесь, как и везде, вначале было Слово, а уже потом – ландшафты и все остальное, на них происходящее. Теперь, когда не нужно перечитывать Монбланы чужих работ, все внимание, наконец, уделю собственному творчеству – стихам и прозаическим эссе, стану совершать путешествия не для дела, а для души. Только что побывала в Израиле, впервые в жизни. Впечатление такое сильное, что поэма – уже на бумаге... — В своем «Дневнике сердитого эмигранта» вы написали: «Не правых надо бояться, не тех, кто знает, что и зачем он делает, может, правые в глубине своей души более левые, чем левые... Бояться надо тихих, послушных, старательных, имя коим – народ». Можете развить свою мысль? — Литература имеет право на сарказм и гротеск... А во-вторых, скажите, кто уничтожал евреев в третьем Рейхе? Один Гитлер? Нет, тихие — до войны — семейные бюргеры... Они любили своих детей и жалели своих животных... А кто уничтожил интеллигенцию в России? Сталин? Один? Нет, это не он писал тысячи доносов на соседей и сослуживцев, и не он выламывал руки на допросах... А помните — опять Пушкин в «Борисе Годунове»: «Народ безмолвствует...». Вот это и есть самое опасное состояние — сон разума, который рождает чудовищ. Народ часто слеп: пока не грянет, как говорится, — не перекрестится. Но и Пушкин, и Солженицын, и мы с вами — тоже народ. И я всегда старалась и стараюсь предъявлять к себе требование: говорить правду. И там, и здесь. Невзирая на опасность. Не ища понимания у толпы. Не поймут сегодня — поймут завтра. Не поймут все — поймут многие. Так и получилось с произведением, которое вы процитировали. — Когда вы, русская писательница, выступаете перед немецкой аудиторией, о чем спрашивают вас гости? Грамотные ли они читатели? — Я уже так привыкла к обеим аудиториям, что даже не знаю... В принципе, хорошая русская аудитория способна вынести многочасовое поэтическое чтение. Немецкая нуждается в паузах, ждет от поэта концертной декламации. Раньше в конце обязательно спрашивали про Ельцина — я отвечала, что никогда с ним не пила... Вообще немцы, видимо, чувствуют, что у меня уже и здесь большой опыт, поэтому стали реже спрашивать про Россию и чаще — про механику стиха, как и любого немецкого поэта. Любят обсуждать «процесс производства прекрасного»... — Тема переезда, переселения... Кто-то сказал, что мы грустим не по географии, а по времени и о себе в ушедшем времени. Так ли это, на ваш взгляд? — Отвечу своими строчками: Не спешу покупать я обратный билет, Чтобы скрипнул сияющий наст: Слишком страшно увидеть, что станции — нет, Что она не в пространстве, а в нас... Хотя — поймите — нельзя не грустить по Петербургу, столице русской поэзии. Я там родилась. Живя в Штутгарте, Южной Германии, нельзя не тосковать по снегам России, нельзя не тянуться через километры к друзьям... Иван (или Абрам), не помнящий родства, — существо безнравственное... Пушкину уже давно за многих и лучше многих по этому поводу сказал: Два чувства дивно близки нам, В них обретает сердце пищу: Любовь к родному пепелищу, Любовь к отеческим гробам... — Как вы относитесь к тому, что здесь мы обращаемся к старшему человеку только по имени без отчества? — Я вообще-то шучу не без горечи: потеряв Отечество, потеряли и отчество... Но, оказавшись просто Ольгой, вдруг почему-то почувствовала себя моложе... Думаю, потому этот обычай и оказался сразу воспринят эмигрантами, что вот — вроде помолодели, пошли в школу... — Мой шестнадцатилетний сын знает вас по творчеству — с интересом читал журнал. Поэтому захотел спросить: кто оказал на вас самое большое влияние, благодаря кому вы стали поэтом»? — Влияние оказала поэзия «серебряного века» и тот факт, что она была запрещена. С юности я принадлежала к альтернативной культуре, ко «второй литературной действительности», как нас называли в Ленинграде. Писала всю жизнь, что называется, «в стол», без каких либо надежд на публикацию. За исключением, конечно, самиздатовских журналов. Кое-что просачивалось и на Запад. Первая книжка вышла только в 1988 году. Зато теперь — почти каждый год выходит по книжке. В 1999-м вышел солидный томик «Песни пьяного ангела»: это стихи, написанные с 12 до 25 лет. Мне совершенно не стыдно за стихи той девочки, я и сегодня удивляюсь ее — своему —мужеству, и от этих строчек не отрекусь никогда: И, растворяясь во фразе, Всосанной в карандаши, Светится в сдвигах по фазе Высшая правда души.. А в прошедшем году вышла «Надпись на рукописи» — книга поэм, тех самых, которые в не таком уж далеком прошлом отбирали при обысках. Так что сформировали меня как поэта книги из запасников Публичной библиотеки и Библиотеки академии наук (удавалось добыть!), самиздат и наш доблестный КГБ... — Регулярно ли вы читаете местную прессу, к примеру — «Русскую Германию»? Что именно хотели бы вы от такой газеты? — Занимаясь в Германии журналистикой (той самой, которой КГБ запретил мне заниматься в семидесятые годы в стране Советов), я стараюсь следить за основными газетами, выходящими от Шпрее до Рейна и от Эльбы до Некара. Мне кажется, что «Русская Германия» — газета и массовая, и удачливая: растет, расширяется, выходит уже раз в неделю. Единственная из всех. Как профессионал, я понимаю, что в современном мире рост издания возможен, в первую очередь, за счет рекламы, причем особенно важно завоевать внимание и доверие немецких рекламодателей, что газета уже сделала. Честно признаться, все газеты, борясь за массового читателя, сближаются, теряют «лица необщее выраженье», везде есть что-то от «Бильд»... У меня создается впечатление, что «Русская Германия» уже набрала достаточное число оборотов, чтобы двигаться дальше: попробовать, например, издавать хоть раз в месяц что-то вроде «Литературной газеты», раз в месяц — приложение «Вестник науки», то есть подумать и об интеллигенции. ( Все говорят о дискриминации сексуальных меньшинств и никто не думает о меньшинствах одаренных: художниках, ученых, поэтах...) — Свою газету люди покупают, прежде всего, из-за родного языка... — Пожилые люди с трудом усваивают язык даже на бытовом уровне. Собственно, для того, в том числе, и нужны русские издания, чтобы люди в пространстве другой культуры не чувствовали себя одиноко, получали разнообразную информацию. А дети, легко адаптирующиеся, не забывали родной язык... Впрочем, это уже банальности, извинительные разве что после неосмотрительного термина CDU – я имею ввиду Leitkultur... Это звучит даже более чудовищно, чем то, что за сим стоит. И вообще, представьте себе, сидят Марина Ивановна Цветаева и Райнер Мария Рильке и спорят, какая из культур «главнее»: немецкая или русская... Культурные люди об этом не говорят: они знают, что культура принадлежит не государству, а Времени... Что же касается обычаев и традиций, то это – именно обычаи и традиции, и знать их, конечно, надо, чтобы самим не заключить себя в эмигрантское гетто... Но раскачиваться в немецкой кнайпе под фольклорный мотив вовсе не обязательно, и влюбляться до самозабвения в пивную пену – тоже... В принципе квасной и пивной патриотизм – из одной бочки... — Если можно, очень коротко: ваше понимание интеллигентности. — Мое понимание интеллигентности почти и вполне укладывается в образ одного человека: академика Андрея Дмитриевича Сахарова. И еще — Осип Эмильевич Мандельштам, причем, даже не сам, весь, а его как бы штриховой портрет, сделанный пером другого поэта, Арсения Тарковского: «... было — нищее величье и задерганная честь»... Именно так: беспредельное мужество — и предельная беззащитность, пощечинами звучащие слова — и улыбка виноватости... Интеллигент — идеалист в философском смысле. Увы, немало людей, считающих себя интеллигентами и пишущих доносы... Надо ли говорить о том, что это несовместимо... Надо ли говорить о том, что «образованец» (солженицынский термин) — не интеллигент?.. Увы, иногда надо, потому что именно самые простые истины часто усваиваются с трудом. Когда-то на вопрос, как стать интеллигентом, остроумно ответил нарком просвещения Луначарский: он сказал, что надо окончить три университета, притом неважно каких: главное, чтобы первый окончил дед, второй — отец, и третий — ты сам... Именно власть наркомов сделала все, чтобы прервать культурную связь поколений в России... Но мы не о культуре — мы об интеллигентности. А ее ни в каких университетах не сдают на экзаменах. Интеллигент никому не завидует, не мстит. Интеллигент — обязательный человек. Интеллигент — Лев Толстой, отлученный от церкви Христовой. Интеллигент — Христос. После этого добавить уже просто нечего... — Тогда позвольте спросить следующее: жалость, жалеть... Как относитесь к этим понятиям — к тому, что за ними стоит? А что за ними стоит? — Сатин — помните, «На дне» — говорил, что жалость унижает человека. Я с ним согласна: сильного — не жалеют. В жалости всегда есть оттенок снисходительности, подчас презрения. Причем, люди, которые любят говорить о жалости, как правило, лицемерны... Вот, скажем, немецкие врачи пациентов не жалеют: сообщают, что рак, пытаются определить, сколько осталось времени... Жестоко? На первый взгляд, — да. А если ученому очень важно успеть завершить работу?.. (А предпринимателю — закрыть фирму, обеспечить семью...). И писатель тоже ставит диагноз и обществу, и своим героям без излишней сентиментальности. Жалостливы ли были, скажем, Гоголь или Салтыков-Щедрин? Мы бы не прочитали в таком случае «Ревизора», не узнали бы ничего о жизни граждан города Глупова. А вот это было бы, действительно, жалко... — Мне бы хотелось закончить тем, с чего начали наш разговор, — полемической повестью «Viehwasen 22». Переведена ли она на немецкий язык? — Было уже три попытки, это делается так: переводчик предлагает как образец одну главу — и автор смотрит... Я не смогла согласиться ни с одним из предложенных вариантов: фразы упрощались, нервная и философская проза, которая как раз и отличает творческий почерк поэта, которая по жанру своему — всегда эссе, превращалась под чужой рукой в какую-то весьма голую публицистику. Честно поступил один, кстати, из лучших переводчиков, работающий для крупнейшего немецкого издательства: он спросил, не могу ли я сама как-то адаптировать текст, упростить лингвистические структуры — перед переводом. Но ведь это будет уже не мое произведение... Так что будем ждать того переводчика, который владеет русским как я... Вернее, тем русским, которым написано это эссе. Литература — это именно язык, язык — и ничто другое... А стихи, которые заканчивают каждую главку «Дневника», я, кстати, перевела сама, и стихи эти, между прочим, едва ли не самая важная часть произведения, они венчают каждый пласт раздумий, подчеркивают или, наоборот, зачеркивают то, что над ними, обобщают и возвышают. Потому что, прежде всего и в первую очередь, я, наверное, всё же поэт, а не прозаик. И вообще прозу поэтов (а я её как жанр очень люблю) нельзя рассматривать в отрыве от всего того, что ими написано... Беседу вел Евгений ДВОРЕЦКИЙ Гамбург – Штутгарт На фото: Ольга Бешенковская.